Ян Рубенс - Сложнее, чем кажется

Костя был непривычно растерян. То, что твой друг гей, – в общем-то, не смертельно, да и, собственно, мог бы сам догадаться. И вообще… геи не фантастические создания, в конце концов. А какие они? Какая разница, какие они все. Важно, какой Ян.

– Еще что-нибудь? – Холостов подергивал щекой, как будто пытался усмехнуться, но никак не получалось.

– Нет, всё…

– Тогда посмотри на меня уже. В глаза мне посмотри.

Ян медленно перевел взгляд со своих коленей на стол, на Костины руки, сжатые в замок, на надпись на его футболке, на небритый подбородок, на такие же небритые щеки. Колючие… И вот, наконец – глаза.

– Ура, – буркнул Костя. – Мы победили? Да? – он поднял брови, как будто предлагал ребенку взять конфетку, чтоб тот не плакал.

– Наверное, – пожал плечами Ян.

– Я так понял, было сложно.

– Да. Да, было.

– Но все хорошо сейчас?

– Не знаю, Костя. Ты мне скажи. Хорошо ли?

В ответ Костя снова поджал губы, покивал, подумал. И слова нашлись:

– Все нормально… друг.

Друг. Вот же оно, самое нужное слово. Поэтому, наверное, неважно, с кем он спал или спит: девочки, мальчики. Так почему важно-то, черт возьми? Костя откинулся в кресле, пытаясь выглядеть расслабленным, но сам не замечал, как хмурился. Почему важно? Он посмотрел на Яна: тонкий, звонкий, почти хрупкий, но с ладной фигурой, чертовски хорош собой… Холостов, бывало, засматривался… И вот сейчас Ян смотрит вниз, на свои руки, и так ясно видны его длинные, почти как у девочки, ресницы. У него высокий лоб и слегка волнистые волосы, даже, наверное, кудрявые: стрижется он коротко, а завитушки все равно видны. В меру скуластое – красивое лицо.

Зачем Костя разглядывает это лицо?

Ян вдруг поднял голову. В его глазах – испуганная просьба не обижать, но встретил он не просто удивление. В Костином взгляде читалось смятение, непонимание, он не рассчитывал встретиться взглядами… Наверное, хочет знать почему? Почему я гей? Если б я знал!

Взгляды разбежались в разные стороны.

А может, Холостов сделал вид, что все в порядке, потому что не хочет портить отношения? Чтоб не тошно было петь в один микрофон? Но ведь петь придется. Если Костя не откажется от него и не решит вернуться в соло.

Костя не решил вернуться в соло. Одному черту ведомо, сколько всего он передумал и перечувствовал за последние десять минут, но он честно пытался говорить об «этом», как о чем-то бытовом, обычном и обыденном:

– Ты кому-нибудь говорил уже? – можно снова закурить.

– Нет, – решили открыть еще пиво, одно на двоих.

– Но кто-то же знает? Ну, в смысле, из тех, кто не твой любовник. – Костя расставил стаканы, потому что, наверное, не стоить пить из одной бутылки вдвоем…

– Знает. Но не от меня. – с третьей попытки справился Ян с пивной крышкой. – Ты первый, кому я сказал сам.

– Это было смело, знаешь. Я бы так не смог, – Костя разлил пиво по стаканам: руки Яна еще заметно дрожали.

– Ты бы все смог. – Рубенс достал с полочки под столиком новую пачку сигарет. – Если хочешь, мы больше никогда не будем об этом говорить. Ты просто знай, что мне не надо навязывать девочек. Ну и все остальное… тоже знай, – язычок упаковки не слушался.

– Да мы можем говорить об этом. Мне несложно, – Костя взял на себя и пачку. – Правда, среди моих знакомых никогда не было геев.

– Да т-ты что-о? – Рубенс всей пятерней забрал из его рук сигарету, едва не сломав ее, и задержал на нем взгляд, полный саркастического удивления.

– Ну… я так думал, – и Холостов наконец-то засмеялся.

– С этого надо было начинать, – Ян сделал попытку усмехнутся. – Ты думал!

И все-таки, он победил. Двигаться уже не страшно. Сердце еще стучится куда-то в темечко, слишком быстро и слишком сильно, но и это скоро пройдет. Допив пиво, минут через двадцать, они разошлись по своим комнатам. Никто не хотел недоговоренностей, но все же, обоим надо осознать произошедшее.

Жуковский сделал невероятно много. Он заставил Яна отреставрировать рисунки и наброски, пострадавшие от времени и неправильного хранения: карандаш, соус, сангина – недолговечны. Всё обработали фиксативом, законченные работы проложили папиросной бумагой, сделали альбомы.

Живопись Иван Геннадьевич отнес в один из местных музеев – показать директору, своему хорошему приятелю.

– Что он делает в твоей школе? – удивился директор музея.

– Ничего. Формально проводит время. Даже не на всех занятиях бывает.

– А как у него дела в обычной, общеобразовательной?