Юрий Леонов - Нескладуха

– Врешь! – выкрикнул Кеша и уже тише повторил: – Врешь ведь, – чувствуя, как против воли заползает в душу сомнение: откуда ж про лодочку – то вызнала спозаранку. Ведь только он и она сговаривались. Неужто такая трепушка?

– Ну, если матери родной не веришь, пойди людей спроси. Бабы болтать зря не станут.

– Так я им и поверил.

– Ступай, ступай, ей поверь!

У Кешиной матери рано усохло лицо. Только глаза еще не успели постареть, зорко обжигая всех нутряным истемна-серым блеском. Малолетками схоронила двух Кешиных братьев – вон какими мужиками были б сейчас! Он последыш, и все внимание ему. Да сколько помнит себя, не рад был Кеша такому вниманию, только и слышал: «Гляди, осторожней!», того не делай, туда не ступи… Искупаться пойти, и то со скандалом: «Гляди, не утони!»

Отец – тот совсем по-другому: веселый бывал и уступчивый, когда приходил с рыбобазы трезвый, чуть сутулясь. Но такие дни выпадали редко – то дымоход попросят прочистить, то мотоцикл у соседа забарахлит… За все услуги подносили мастеру водки.

– Баламут он и есть баламут, – частенько ругалась мать на отца. Ты вот, Кешка, гляди, таким не расти: последнюю рубаху с себя готов отдать, да и та в латках.

Пьяного встречала и вовсе плохо:

– Явился, тунеядца кусок! Хоть бы сдох поскорей, жилы из меня не тянул!

– Продолжительные аплодисменты, – комментировал отец, вскидывая голову и стараясь держаться прямо.

– Вот щас как тресну по башке, так сразу прочухаешься!

– Бурные, продолжительные аплодисменты, переходящие в овацию. Все встают… и уходют…

Кочелабов больше любил отца. Но и мать понимал, как тяжело ей концы с концами сводить. Потому и в вечернюю перешел после восьмого класса, а с утра прирабатывал в бондарке. Он и в то утро должен был в бондарку идти.

– …Ступай, ступай, она тебя наградит…

Тяжело, по-отцовски поднявшись из-за стола, Кеша толкнулся в дверь. Ноги сами понесли его в сарай, где томились в углу измочаленные по закромке лопастей, но еще надежные весла.

Все было так, как представлял себе Кеша, ворочаясь в удушливой тьме. Ясной и безветренной выдалась эта рань. Росистыми брызгами сверкнули травы, когда выбрался он к Амуру. По темной сияющей его глади скользили, наплывали на берег редкие облака. Постояв в оцепенении, Кеша нашарил в кармане с вечера припасенный ключ, освободил захлестнутую за бревно цепь, столкнул на воду лодку…

Все шло, как задумано было. Только солнце еще стояло низко и никто не смотрел на Кешу с кормы благодарными сияющими глазами.

Греб он резко, остервенело, в никуда, подальше от берега, чувствуя тугую влекущую силу течения, и выкладывался так, как на лыжне, когда тебя обходит соперник. А на душе не легчало. И бестолково стучало в висках на разные лады: «Ступай, ступай, она тебя наградит!»

«За что?.. Неужто утаила бы, зная?..»

Взвизгнуло над ухом, процарапало по борту, как по сердцу лапой, закачалось за кормой алым Ванькою-встанькою. Бакен задел, туда его в крестец!

Огляделся – вот и берег другой, весь в курчавой поросли подлеска. Вон и отлогая излучина – в самый раз притулиться там на дощанике.

Бросил весла, откинулся на корму, закрыв глаза. Закачала, забаюкала река, понесла неслышно, неторопко…

«Как же верить после этого людям, если так открыто улыбалась девчонка, так доверчиво прижималась плечом, а сама… «Не целовался, видно, ни разу.» Вишь, чему посмеялась! А сама прямиком не ответила. Он вспомнил словечко грязное и вроде бы уместное, но отчего-то не приставало оно ни к светлой серости ее глаз, ни к перекошенному сопротивлением рту, ни к нежной россыпи конопушек… «А ты целовалась?»… Вот-вот, потому и ответила смешочком, что мальчишка он перед ней, лопоухий, нецелованный. Знать, улыбка ее – обман и противилась так – дразня. Как же после этого верить?…»

Словно в люльке, мягко и бережно баюкала Кочелабова река, сплавляла лодку все дальше, к морю, и не было опаски, что слишком далеко унесет – пусть тащит, хоть вовсе перевернет дощаник вверх дном – ни себя, ни лодки не жалко.

С той поры, как стал бондарить Кочелабов, принося домой хоть и небольшие пока, но своим трудом заработанные деньги, заметно ослабла материнская опека. Правда, все равно, в самый разгар гулянки, когда за последними домами поселка, на вытоптанном до белизны глиняном пятачке толклись под гармонь и взрослые парни с девками, и тонконогая мелкота, когда и Кеша на пару с кем-нибудь из дружков дергался и кривлялся, стараясь небреженьем своим показать, сколь наплевать ему на девчонок, нет-нет да раздавалось вдруг, как палкой по голове: «Кеша, атас!»