Юрий Леонов - Нескладуха

Низ нарисованного от руки плаката оторван, но и без него ясно: нечего, мол, о всяких глупостях думать, надо мозгами шевелить на пользу общему делу.

Вчера Кеша еще пытался представить себя рационализатором. Если бы подошли к нему и спросили: «Как вы считаете, товарищ Кочелабов, что нужно сделать на вашем участке, чтобы работа шла более споро?» Он бы ответил сразу, не задумываясь: «Перво-наперво мастера нужно поменять, а то он в коленках слабоват. У кого горло луженое, тот лучшую работу и забирает, а кто поскромнее или не потрафил чем, как наш Лясота, тому – что останется. Вот и бегают они всей бригадой, как борзые: позавчера кинулись опалубку разбирать, со вчерашнего дня сетку вяжут, а завтра пошлют землю копать – и пойдут, куда денутся…

Мозолит плакат глаза Кочелабову, но уже не так, как вчера. Минет еще день, и вовсе смирится с ним Кеша, как с упреждающей надписью на емкостях кислотного цеха: «Осторожно, радиоактивно!», от которых лишь первое время с испугом шарахались новички.

Рядом с Кочелабовым ни шатко ни валко вяжет сетку Влас. Сладко зажмурясь, почешет крючком округлую спину, направо голову повернет:

– Ты, Шурка, долго в невестах не ходи, а то засохнешь на корню, как Кеша. Вишь, и жениться уже не хочет, вся женилка кончилась.

Что ни день, один и тот же разговор, одни и те же заботы о Шуркиной судьбе. И нравится ей такое внимание и досадно за разные подковырки:

– Ох и нахал ты, Влас! Да если хочешь знать, за Кешу любая девчонка пойдет, не то, что за тебя, обормота!

– Вот и умнесенька девочка, вот и иди за него, комсомольскую свадьбу справим, стиральную машину подарим.

– Обойдемся без подсказчиков, – хмурится Шурка.

– Не-е, что ни говори, хорошая была бы у вас семья. Ты бы его от хулиганов защищала. Он бы тебя на руках носил… с кем-нибудь на пару.

– Ох и Волос!.. Волосан несчастный! Думаешь, высоко забрался, так и не добраться до тебя?

– Нервная ты стала, Шурка. Первый признак, что в личной жизни неустроенность.

Не поленилась Шурка, спустилась вниз, торкнула ногой по соседней стремянке, да так, что юзом она пошла по раскисшей глине.

– Эй! – цепко ухватился за решетку Влас. Не дури!

Всем весело стало. Советчики сразу объявились:

– Двадцаткой его, трепача, двадцаткой!

– По шее его, Шуренок, вишь шею какую наел!

Шурка толканула стремянку еще разок, для острастки, и Влас с нарочитым на этот раз испугом проверещал:

– Ой, мамочки!.. Вот никто правды не уважает!

На том все и кончилось.

В другую пору Кочелабов наверняка ввязался бы в эту свару, коль зацепили его. А тут послушал вполуха, не прерывая работы, презрительно цвикнул на землю через выбитый зуб и снова замкнулся в свои мысли. Не так уж много было тех мыслей, все крутились вокруг одного: если б в самом деле решил жениться, кого бы он выбрал тут, на стройке?

Правила здешними девчонками какая-то настораживающая Кочелабова поспешность, с которой они жили так, словно наверстывали упущенное некогда матерями, а то и бабушками. Приглядеться к новеньким не успеешь – уже иные девчонки вокруг: та уехала искать счастья в другие места, эта в загсе успела расписаться и в декретный ушла… Не любили девчонки задерживаться в общежитии, где так привольно чувствовал себя Кочелабов.

В Степановке тоже знали этаких торопливых. Случалось, присылали сюда на лето сезонниц, шумливых и робких, растерянных и нахальных, безалаберных и готовых работать от зари до зари… Отношение к ним у местных было снисходительным, как к мужикам-летунам, своего места на земле не имеющим и потому не надежным в жизни. Погулять парням с такими залетками считалось вроде как баловством, хоть были случаи, женились на сезонницах и удачно.

Кешу сезонницы отпугивали той самой понятной каждому торопливостью: срок договора короток, как летняя ночь; закончится путина – и по домам. Но та же легкость знакомств, поторапливаемая этим сроком, и притягивала Кочелабова, и дразнила. И, что греха таить, вкусил он от нее, только уже здесь, на стройке.

В те скоротечные, будто сворованные у судьбы дни, держался Кеша этаким фертом, ходил только что не подбоченясь, расхлестывая грязь резиновыми сапогами. И смеялся заливистей всех, и от шуток отбивался находчиво. Фартовый человек – ни дать, ни взять. А всего-то скоротали ночь в старом, пропахшем кислой капустой сарае.

В одну из тех октябрьских, знобких уже ночей Кочелабов укрыл озябшую подружку курткой со своего плеча и хорохорился до рассвета в фланелевой рубахе: «Мы народ северный…» На следующий день «тростиночка Зоя» объяснялась с потерявшими ее подружками задубевшим баском, а Кочелабов, отоспавшись, почувствовал неприятное жжение пониже поясницы. Смена предстояла вечерняя, и на работу Кочелабов явился, широко расставляя ноги, словно боясь упасть.