Юрий Леонов - Нескладуха

Вон за той покореженной трактором городьбой – крыша дома, который они искали. Только Тамара с подругой там уже не живут – получили однокомнатную на двоих в новом кирпичном – как бы на Тамару с матерью. А мать немного пожила здесь, да обратно в деревню. Первый подъезд отсюда, третий этаж.

Старушке хотелось объяснить все пообстоятельней еще раз, а может, и два – загоревшее до бордового цвета лицо ее лучилось радушием, но недосуг, недосуг было им. Ладно хоть поблагодарить не забыли, да Влас, спохватившись, успел спросить, как зовут Тамарину подружку.

– Люся ее зовут. Люся. А вот фамилии…

Въедливое предчувствие, томившее Кешу последние минуты, кольнуло его под самое сердце:

– Дак ты чего ж это… К кому ведешь-то? – с трудом поспевая за Власом, спросил он. Наобум Лазаря?

– Точно веду, можешь не сомневаться. Вот помню, не то Люся, не то Ляля. А на кой мне было ее имя, не женихаться же с ней. Но девчонка что надо. И смекаешь – вдвоем в отдельной! Если что, Тамарке ты – как подарок.

– Я-то при чем?

– А как же! Ты Люську заберешь, а ей – отдельная, в кирпичном! Мечта холостячки. И Люська не дура, тоже небось смекает про то. Девчонка молодая, необученная, в самый раз замуж. Эх, кто бы меня, дурня, женил?!

– Ха, тебя женишь, – успокоено подыграл Кочелабов.

На третьем этаже нового кирпичного дома, у двери они перевели дух и оглядели друг друга. Видок у обоих был, конечно, не ахти: на обмытых в луже ботинках остались желтые пятна, низы штанин висели тряпками. Но, может быть, таился в этом особый шик – придти столь расхристанными и, приврав кое-что для потехи, рассказать, как излазили они в поисках подруг все овраги окрест. Какое девичье сердце не дрогнет, услышав такое.

Из-за двери просочился смех, тихий, журчащий.

– Она, – подмигнул Влас и надавил кнопку звонка.

Смех оборвался. Что-то скрипнуло, громыхнуло, затаилось там, в тишине.

– Марафет наводят, – пояснил Влас и снова взбодрил звонок. Он не отпустил кнопку до тех пор, пока за порогом не раздались шаги.

Дверь распахнулась и весь ее проем занял кто-то взърошенный. Клетчатая рубаха комом торчала из-под ремня, рыжая борода кривилась набок.

– Кого?! – рявкнул детина.

– Л-люсю, – выдавил Кочелабов, пораженный тем, как беззвучно, в мгновении ока слиняла перед ним широкая спина Власа.

– Люсю? – хрипловато перепросил рыжий, вываливаясь из двери.

Кеша не стал ждать, когда бородач исполнит желаемое. По лестнице он спустился сам. Добровольно, перепрыгивая через три ступени, и, только убедившись, что никто не скачет вослед, заорал на весь подъезд:

– Ну, Влас! Изувечу!

…Под навесом, на груде оставшихся от стройки досок, они отпили для поднятия духа прямо из бутылки. Обжигающий нутро ком прокатился в Кочелабове до самых пят, опахнул жаром лицо и шею. Даже пальцы вроде бы перестали зябнуть. Но долго еще Кеша не мог отойти от встряски: что-то вздрагивало и подергивалось в нем, куда-то бежать хотелось.

– Сволочь ты, Влас, порядочная, – уже миролюбиво, без крика подытожил он.

– Просишь что-ли? – лениво удивился Влас и, не дождавшись ответа, витиевато выругался в назидание. Ладно, остынь. На вот, вместо валерьянки.

Они отхлебнули из бутылки еще по разу, закусили конфеткой. Посидеть бы, помолчать в самый раз, как хотелось Кочелабову, а на Власа красноречие накатило. Он считал, что если взялись, надо довести дело до конца. Конечно, крупно не повезло им с Люськой, но разве мало в поселке других девчонок, может быть даже нецелованных. И идти совсем недалеко – до соседнего общежития, где такие невесты…

Мысль о том, что столь бездарно утекают меж пальцев с трудом собранные рубли, исподтишка точила Кешу, однако сильней ее было желание плюнуть на все и остаться здесь, под навесом. Он так и сказал, что никуда больше переться не намерен, чем сильно огорчил Власа. Все же мучила того совесть за сорванные смотрины.

Из-под лохмотьев толи, свисающих с навеса, было видно, как охорашивалась в чердачном окне кошка: и лизала, и лизала себя, зажмурясь от удовольствия. Сквозь разодранные ветром облака пал на землю отблеск заката. Сладко пахло тесом и волглой стружкой.

Не привык Кочелабов долго держать на сердце обиду. Отдышался на свежем воздухе – и вот уж снова сбил на затылок кепчонку – козырьком в потолок. Может запах родной бондарки подействовал благотоворно, или водка смягчила горечь испытанного, только все призошедшее вдруг увиделось Кочелабову как бы со стороны, откуда сам он выглядел вовсе не робким.