Александр Андреев - Белый ковчег

СТАРУХА.Всю жизнь! Всю мою жизнь! Я и сейчас скучаю.

БОРЩЕВИК.Прости меня. Прости!

СТАРУХА.За что?! За что мне прощать тебя?

БОРЩЕВИК.Я мог бы не умереть, если бы вовремя принялся лгать, как все.

СТАРУХА.Но ты бы изменил себе. Какой в этом смысл? Тогда это был бы уже не ты.

БОРЩЕВИК.А ты бы разлюбила меня, если б я стал другим – ради жизни с тобой?

СТАРУХА.Я не знаю… Но мне нечего тебе прощать, Вадим.

БОРЩЕВИК.Есть, Вера… Есть кое-что, чего я не смог себе простить. В этом – все дело.

СТАРУХА.Да в чем?!

БОРЩЕВИК.Тебе уже говорили…

СТАРУХА.Сашка?!

БОРЩЕВИК.Это – все равно… Не важно, кого ты видела. Ты поняла, о чем говорилось?

СТАРУХА.Нет. Он говорил об искуплении. Что я могла из этого понять? Разве ты мог носить в себе что-то, чего бы я не знала?.. Ты мог что-то скрыть от меня?

БОРЩЕВИК.Я слишком поздно понял, что все – ложь. Все – кроме нашей любви.

СТАРУХА.Неужели тебе и сейчас трудно мне сказать? Ты мучаешь меня!

БОРЩЕВИК.Нет на моих руках ничьей крови, нет! Но она… все равно, что есть на мне.

СТАРУХА.Нет! Нет, я не верю!

БОРЩЕВИК.С той крови все и началось – вся эта ложь. Она была самой первой – та кровь. Не я пролил ее, но я был рад ей, Вера, я пережил радость и облегчение, когда она пролилась, и всех вокруг звал радоваться. Я говорил: теперь, когда с ним покончено, мы обязательно выиграем нашу битву за счастье всех людей. Раз его больше нет, то и старому миру – конец, потому что он был лицом старого мира, и старый мир цеплялся за него.

СТАРУХА.Так ты говоришь о царе?

БОРЩЕВИК.Да. О царе. Я верил, что его нужно убить, потому что нужно было убить саму мысль о возврате к миру порабощения человеческого. Я был совсем еще мальчишкой. Я не знал, что нельзя построить любовь на ненависти, а жизнь на смерти. Это – ложь. И на лжи никак не построить правду. И я не знал тогда тебя, а ты была еще ребенком… Но однажды, когда я посмотрел в твои чистые девичьи глаза, забыв обо всем, меня вдруг словно кто-то хлестнул по лицу. И, знаешь, как видение промелькнуло: встали они перед глазами у меня – те самые барышни, дочери царские расстрелянные, в воротничках белых. В детстве я их в газете видел, всех на одной фотографии. И вот я с тобой говорю, а они будто глядят на меня – твоими ясными глазами и спрашивают: за что, Вадим? За что? А из-за юбок их будто мальчишечка выглядывает, братик их, царевич, что в одну яму с ними упал… Страшно, Вера! Потом сниться мне это стало. И пошла по сердцу трещина. Виду я не показывал, а только сильнее кипел об устройстве новой жизни: очень уж нужно было верить, что не напрасно все!

СТАРУХА.И что обездоленные, сирые люди расцветут чудесными улыбками и запоют гимны восходящей заре справедливости?

БОРЩЕВИК.Да, я страстно желал этого! Ты смеешься надо мной?

СТАРУХА.Я жалею тебя, Вадим. Зачем ты прятал от меня твою боль? Неужели стыдился? Я помогла бы тебе, вылечила. Разве бывает жизнь без ошибки?

БОРЩЕВИК.Видишь ли, Вера, эта ошибка – такая, что от нее заведется в душе личинка, поначалу незаметная, а потихоньку высосет из тебя радость, нагадит в тебе и вырастет в жирную гусеницу. Эту гусеницу ты и рад бы из себя вытошнить, да – никак. И мечтаешь, чтобы поскребли душу мочалкой, да отмыли бы. Только кто ж отмоет? Молиться не обучен был, да и как молиться, если всю жизнь с Богом воевал?

СТАРУХА.Вадим, милый, да зачем же такое страдание в себе таить? Сама не молилась, но не может того быть в природе, чтобы человеку прощения не было, коли он просит его!

БОРЩЕВИК.Да не честно это, Вера, пойми: просить у того, кого отвергал, как врага. Молитва богоборца не просто смешна, это – трусость изменника.

СТАРУХА.Бедный ты мой! Бедный!

БОРЩЕВИК.А ты знаешь, какое возникает чудесное мечтание, когда мерзкая гусеница выедает тебе нутро?

СТАРУХА.Господи! Господи!

БОРЩЕВИК.Прекрасное мечтание! Мечтание о муке! Мучиться, чтобы гусеницу свою замучить! И умереть, чтобы она умерла!.. Ты плачешь, Вера. Плачь, святая душа!

СТАРУХА.И поэтому ты умер?!

БОРЩЕВИК.Выходит, что так: меня оклеветали, но я и не пытался себя защитить и не сказал ни слова в оправдание. Я хотел все принять и претерпеть столько, сколько мне будет дано претерпеть. Я претерпел и умер спокойным.