Илья Тель - Китайская ваза. Длинная пьеса для чтения

МЫШКИН. Как… подзащитного? Меня разве судят?

СУДЬЯ. Вы, гражданин Мышкин, будете теперь у нас подсудимым. Сколько веревочке не виться… Одним словом, Рогожина мы разобрали, Барашкову тоже. К гражданину Тоцкому присмотрелись. Сомнительный человек, порочный. Но в житейском контексте весьма безобидный. Конечно, с поправкой на времена, на нравы. Как говорится: O tempora! O mores! Иволгина Гаврилу Ардалионовича судить, право, грешно. Мы до перерыва ваше дело будем рассматривать. А дальше… как карта ляжет. Возможно, никакой перерыв нам уже и не понадобится. Вы меня извините, но уж больно вы подозрительны.

АДВОКАТ. Ваша честь!

СУДЬЯ. Ну, что, ваша честь? Я же не говорю, что Мышкин виновен. Я говорю – подозрителен. Вы сами минутой ранее об этом рассуждали и притом весьма убедительно. Нет, ну разве он не подозрителен? Столько всего наворочено в этом деле – черт ногу сломит. А Мышкин – белый и пушистый. А так не бывает. Не может быть так, чтобы человек был белым и пушистым. У каждого человека должен быть в шкафу свой скелет… Что ж… ищите, ищите, господин прокурор!

ПРОКУРОР. Благодарю, ваша честь! Только что же здесь искать… Открывай дело и читай.

Подсудимый с первого взгляда производит на… э-э-э… земных людей двоякое впечатление. Порождает сомнения, вызывает… подозрения! Вот камердинер Епанчиных, Алексей, с проседью, самый, что ни на есть, простой человек, но с весьма наметанным глазом, подумал, что «тут два дела: или князь так, какой-нибудь потаскун и непременно пришел на бедность просить, или князь просто дурачок и амбиции не имеет». Александра Епанчина по знакомству с Мышкиным шепчет своей сестре Аглае: «Этот князь, может быть, большой плут, а вовсе не идиот». И Аглая Ивановна соглашается с мнением сестры.

Тут, конечно, можно говорить о порочном непонимании возвышенной и чистой натуры Мышкина, о суждении в меру своей испорченности. Но ведь мир не из одних Мышкиных состоит.

АДВОКАТ. Простите, господин прокурор, а в чем собственно смысл этого вступления?

ПРОКУРОР. А смысл этого нескончаемого вступления в том, что у всякого адекватного человека, сталкивающегося с Мышкиным, возникает законный вопрос: Who is mister Myshkin? Вопрос, надо сказать, многотрудный, подчас не имеющий ответа. И вот нам-то с вами и предстоит найти ответ на этот, не побоюсь премудрого определения, метафизический вопрос. Не от мира сего Лев Николаевич. Подсудимый – человек ненормальный.

Сравните себя, гражданин Мышкин, с Иваном Федоровичем Епанчиным, генералом. Цитирую: «Человек без образования и происходит из солдатских детей». Но человек… разумный, имеющий трезвый взгляд на свое положение в обществе, на жизнь… на ЖИЗНЬ. Человек с ясными целями: нажить капитал, обрасти связями, удачно выдать замуж дочерей.

А какие отношения у генерала Епанчина с супругой. Крепкие, стабильные отношения, цитирую, «супругу свою до того уважал и до того иногда боялся ее, что даже любил». Пусть так. Пусть так! Все лучше, чем шарахаться от одной юбки к другой. Да если бы от юбки к юбке! А то, и не от юбки даже, но от одного собственного вымысла к другому.

И знаете, что главное, гражданин Мышкин. Вот генерал Епанчин, он во времени живет. Цитирую, «время терпело, время всё терпело, и всё должно было прийти со временем и своим чередом». Вот жизненная философия Ивана Федоровича.

А вы, гражданин Мышкин, как-то сказали, Рогожину, кажется, о прозрении своем перед самым припадком, когда вам в какую-то секунду, момент, за который «можно отдать всю жизнь», открывается какая-то гармония, «необыкновенный свет», «окончательная причина» и прочая, извините, белиберда. И в этот момент вам «как-то становится понятно необычайное слово о том, что времени больше не будет ».

(Обращается к публике.) Вы слышите, времени больше не будет! Ни много, ни мало. Епанчины и другие люди, Лев Николаевич, живут на земле, во времени. А вы, извините, человек Апокалипсиса…

МЫШКИН. Так ведь я правду говорю. По болезни моей…

ПРОКУРОР. Это вы хорошо сказали, что по болезни. Только вы меня, пожалуйста, не перебивайте. Даже по болезни. Вот вы, гражданин Мышкин, с упоением рассказываете генеральше и девицам Епанчиным, как в швейцарской деревне, где вы изволили то ли лечиться, то ли… бездельничать, расположили против себя все трудовое взрослое население из-за ваших сомнительных представлений о методах воспитания чужих детей.

«Ребенку, – говорит Мышкин, – можно всё говорить, – всё; меня всегда поражала мысль, как плохо знают большие детей, отцы и матери даже своих детей. От детей ничего не надо утаивать под предлогом, что они маленькие и что им рано знать. Какая грустная и несчастная мысль! И как хорошо сами дети подмечают, что отцы считают их слишком маленькими и ничего не понимающими, тогда как они всё понимают. Большие не знают, что ребенок даже в самом трудном деле может дать чрезвычайно важный совет».