Геннадий Васильев - Частная коллекция. Стихи, рассказы, пьесы

Скажу: «Потоп!» – и уж ковчег
готов из тесаного бруса.
…Причалит, перепутав век,
не к Арарату, а к Эльбрусу.

Вот моя деревня.
Дом не мой, но чей-то.
В штукатурке древней
дремлет казначейство.
Кто-то штукатурки
новой нанесет.
Вот моя деревня…
Кто ее спасет?

Все ближе будущее. Прошлое все глуше.
Года бегут, не задевая дней.
Дневное солнце катится ватрушкой.
Полдневный свет не делает теней.

Но вот прошел сквозняк – и свет распался.
И тень возникла. Дышит тяжело.
Глядит угрюмо – и грозит мне пальцем.
И потирает скользкое чело.

Это только гении так могут —
написать, как будто спеть с листа.
«Выхожу один я на дорогу».
Горизонт. Последняя черта.
Слева – кран какой-то крановщицы.
Справа – смех какого-то жулья.
Сквозь туман не виден путь кремнистый.
На ночной дороге – только я.
Ночь черна, пустыня внемлет Богу.
(Если б знать – ему ли одному…)
Я один ступаю на дорогу.
Горизонт. Я топаю к нему.
Свет фонарный рвет меня на части.
Ветерок качает деревца.
Я бегу от собственного счастья.
Я иду. Дороге нет конца.
Горизонта нет. И позади-то
нет начала. Я уж далеко.
Как из пены вышла Афродита,
так из снега – строй грузовиков.
Кто-то остановится, подбросит,
будет в ночь глядеть и задавать
бытовые скучные вопросы…
Я отвечу. Мне-то – наплевать.
Выйду в ночь, рукою руку хлопнув,
пожелав: «Пусть вам в пути везет!»
Мне еще идти по странным тропам.
Впереди маячит горизонт.

Это только беглые так могут —
написать, тревогу породив.
«Всем постам: он вышел на дорогу!
Путь кремнист. Он вышел. Он – один!»

Живем, пока нам есть чего стыдиться,
пока мы что-то делаем не так.
Моей рукой не поймана синица.
Журавль в небе – тоже не простак.

И дело ведь не в том, что сердце бьется,
толкает кровь, та пенится волной.
Мы просто так живем, пока живется,
покуда жизнь волнует новизной.

Прямой походкой выхожу из дома,
кривой походкой возвращаюсь в дом.
Мы все по жизни кем-нибудь ведомы,
и я, конечно, кем-нибудь ведом.

Но ты, мой Ангел, подожди стараться.
Я до сих пор перед тобой в долгу.
И этот долг – причина здесь остаться,
оставить след подошвы на снегу.

Весенний снег – броском из зимней тучи,
но через день растает без следа.

Пока живем, пускай нас совесть мучит.
Умрем из-за отсутствия стыда.

Здесь косяки вполне уместны.
Уместны ставни, зеркала.
Здесь на пеньке (вот-вот из леса!)
дрожит прозрачная смола.

Здесь комнат – две. А в длинной кухне
царит огромная плита,
не грея дом. Вот-вот он рухнет.
Его погубит нищета.

В нем люди жили – как не жили,
как будто «жить или не жить?» —
вопрос надкостных сухожилий.
Под крышей прятались стрижи.

Иль ласточки там гнезда вили?
Уже не вспомню. Помню, как
мы в зеркала себя ловили
и прятались на чердаках.

Я, впрочем, не совсем об этом,
и ставни эти, косяки —
иная жизнь иной планеты.
Покойтесь с миром, старики.

Кладбище – горка или яма.
Крест – деревянный иль… любой.
Что мне сказать? Спасибо, мама.
Спасибо, папа. Бог с тобой.

Значит, в ней откликается что-то еще.
Что-то дышит преданьем недолгим.
И живет она рядом. Понятен расчет:
Енисей – он пошире, чем Волга.

Мы не встретимся с ней ни на том берегу,
ни на этом. Все выйдет случайно.
…Ах, как годы бегут! Ах, как годы бегут!
Звякнет ложечка в чашечке чайной —

и напомнит о том, как мы пили коньяк,
крепко рюмку держа на отлете.
Ах, как время течет! Что же было не так?
Не пойму. Не поймет. Не поймете.

И рассветы горят, и закаты пылают.
Кто в венце, а кого-то ведут под венец.
Пуля – дура. А кто ее в цель посылает —
молодец!

Как любил я, батон в молоке расправляя,
щедро сахар добавить – и чаем запить!
Пуля – дура. Но цель ее определяет
тот, кто должен убить.