Геннадий Васильев - Частная коллекция. Стихи, рассказы, пьесы

Ты прости меня, моя брошенная,
пересушенная, вдова,
ни на чьих руках не ношенная,
в правоте своей – не права.
Ты прости меня – да и Бог с тобой!
Улечу от тебя, уйду.
Как любить тебя? Да любовь к тебе —
не на счастие: на беду.

Смерть перестала пугать. Что приключилось?
Мы ведь всю жизнь наугад ходим по кромке.
В детстве я плакал, когда думал: «Умру я…» —
и просыпался, когда скрипела калитка.

Помню, как раз за окном вдарили в било,
папа ногой попадал мимо ботинка.
Пламя лизало медпункт, склянки стреляли,
не оставляя следов глупой растраты.

Что с нами было потом? Всякое было.
Можно и повесть писать, можно и больше.
Скоро остался один. Рано остался.
Многих уже пережил. Многим поклялся.

Головы стали белы, плечи повисли.
Годы – зарубки морщин горизонтальных.
Только, чем дольше живешь – дышишь вольнее.
Смерть перестала страшить. Что же случилось?

То осень поздняя, то ранняя зима,
то скорых весен преждевременные роды…
Когда в сознании свирепствует чума,
тогда холеры не страшны уже приходы.
Когда бы видели лежащие в гробах,
как жить мешают нам иллюзии и ветер,
который дует, выдувая из рубах
живую волю и вдувая шепот смерти.

О, горы Грузии! Языческий восторг
и христианский трепет неподдельный!

Горел сентябрь. Наш отпуск двухнедельный
стоял в зените. Плавился восток,

а вечерами запад напоказ
катил закат на алой колеснице.
И нам порой казалось: только снится
нам вольный край по имени Кавказ.

Тифлис дышал покоем и родством,
струил вино и аромат хинкали.
И «мамин хлеб» из дедовых пекарен
был так пахуч, что пахло волшебством!

И волшебством дышало всё: река —
ее валы желтели под мостами, —
и над рекой волшебный Пиросмани
держал барашка в бережных руках.

Волшебно пел булыжник под ногой,
мы шли наверх, к короне Нарикала.
И синева прозрачно намекала,
что пропустить пора бокал-другой.

Пылал в стекле рубиновый пожар.
Бокал вскипал лозою Алазани.
И мы у груши сердце вырезали —
нас грушей щедро одарил Важа.

И это было тоже волшебство —
грузин Важа (хоть правильнее – Важа;
порой, ища изящного пассажа,
мы не щадим буквально никого!),

и виноград, и сливы сизый бок,
и спелой груши мягкая истома!..

Нам хорошо. Мы далеко от дома.
Тифлис дышал.
И плавился восток.

Бронза от времени не стареет, лишь покрывается патиной.
Патина – не паутина, хоть время – паук.
Будь удача щедрей, она платила бы
золотом или платиной
за одно только золотое сечение,
выходящее из-под этих рук.

Золотое сечение, бронзовое свечение.
Патина – тусклый отблеск ушедшего. Плотина.
Преграда у забвения на пути.
Бросить ли карты веером?
Вздремнуть над кофейной гущей?
Впасть в искус столоверчения,
понять чтобы: чего он хочет?
Какую сагу бормочет? Какой мотив?
Патина – не паутина.
Искусство – не искус.
Культура – культова.
Бронза от времени не стареет. Она от времени
требует
жарких объятий, лютой любви огня.
Будь удача мудрей, из паутины щедрот она б
соткала мастерскую скульптору,
такую,
чтобы вся бронза мира
могла поместиться в ней —
и покрываться патиной,
победно звеня.

Спросишь: «Чья же вина?» – нет вины. Не вина
то, что слово я множу на слово.
Ты купи мне вина. Ты налей. Я – до дна
осушу. И наполню. И снова.

Только это должно быть такое вино,
чтобы в нем – не забвенье, а сила.
Но такого вина мы не пили давно.
«Чья же в этом вина?» – ты спросила.

Я увидел места, где растет виноград,
зреют гроздья, вину избывая.
Мы поедем туда. То-то будет нам рад
виночерпий!
Уж он наливает.

Жизнь рассудит, Господь разберет,
партитуру распишет по нотам.
Говорите: «Движенье вперед —
результат каждодневной работы».