Геннадий Васильев - Частная коллекция. Стихи, рассказы, пьесы

Жизнь авансом нам дается.
След – в графе «Уплачено».
Но вернуть не удается:
ведомость утрачена.

Что же делать? Остается
только ждать ревизии.
Доберется, разберется
и найдет коллизию.

А пока что я бульваром
Александровским качусь.
Жизнь проходит. Но недаром!
Ревизоров не боюсь.

1
Здесь, когда земля была ничья,
местные зверья не обижали.
А теперь рыжеет от рыжья
дикая тайга у речки Жайма.

Золотой ли, каменный ли век,
но, влеком инстинктом незабытым,
всякий век способен человек
превратить в пещерно-первобытный.

И кричит беспомощно тайга,
и земля отверстой раной вторит.
Ободрав природу донага,
человек оставил след в истории.

2
А выше – ручей, перекаты,
студеная свежесть воды…
Не видеть вам в жизни, ребята,
огня путеводной звезды.

Да будут потомки вас вечно
ловить в перекрестье судеб.
Вам пить из отравленной речки,
вкушать вам отравленный хлеб.

И как-то под старость, под вечер,
когда уже некому лгать,
вам вспомнится мертвая речка
и злая, больная тайга.

Ах, не сведи меня с ума, моя стихия!
Мои стихи – моя непорченая кровь.
Я посвятил себя – как будто принял схиму.
Обрел пристанище, убежище и кров.

Но нет гордыни. Я ни в чем не безупречен.
Мой нервный почерк выдает мой скверный нрав.
Я только наспех овладел той частью речи,
что правит миром, нашу суетность поправ.

Ах, не сведи меня с ума, мой стылый почерк!
Но дай мне выразить восторженность мою
тем, что живу. Тем, что в графе «Печали» – прочерк.

…Как свиристели свиристят!
Нет: как поют!

Белку в глаз или голубя в темя,
воробья – то ли в хвост, то ли в клюв…
Ах, какое веселое время!
Это время я очень люблю.

Это время – прожить без прожилок,
без пробелов, без проблесков сна.
Это время такое:
мы – жили.
Ничего не случилось —
без нас.

Бьет пыль из-под копыт Пегаса.
Наездник перышком скрипит.
Родит глагол – и сразу в массы!
И что там, в массах, – не глядит.

А те стоят, нагнувши выи,
сердца – что камни, жги – ни жги.
На первый взгляд, они – живые.
Вглядишься – набекрень мозги.

А он все жжет, Пегасом правит,
перо в чернильницу сует…
Вожжами дела не поправить.
Копыто пыль впустую бьет.

Я понимаю: хлебом, квасом,
высокой пенсией хотя б,
но чтоб вот так: глаголом – в массы!..
Ну, Пушкин! Право, ты – арап!

В печи – деревянная тяга.
Березою топится печь.
Пожалуй, немного прилягу.
Мне нужно немного прилечь.

Я видел картины, и что-то
напомнило мне обо мне.
Мы снег расчищаем. Работа!
И трубы дымят в полусне.

Печные короткие трубы,
березовый терпкий дымок…
Слова деревенские грубы.
Он нас обозвал под шумок.

Я слышал. Я грубо ответил
и дал ему в рыло, хорьку…
В картинах качается ветер
на черном осеннем суку.

У нас же – зима, и сугробы,
и что впереди – не понять…
Султаны дымов. И хворобы.
Поленья, топор, рукоять…

Что память? Кошелка с дырою,
зола от березовых дров.
…Бывает – приляжешь порою
и видишь: ты юн и здоров,

и нету иного пространства,
чем эта деревня в глуши,
береза в печи. Постоянство.
…Приляг. Помолчи. Не спеши.

В четверг я говорю: «Среда!» —
и все согласно мне кивают.
Но я-то знаю. Я-то знаю:
сейчас в календаре – четверг!

Я говорю: «Вот бурундук!» —
хоть это суслик. Это видно.
Кричат: «Как это дальновидно!
Конечно, это – бурундук!

К тому же – птичка! В облаках
парит, что твой орел! Как сокол,
пикирует на мелких птах,
на сусликов свивает штопор!»

Я говорю: «Сегодня град!» —
чист небосвод до горизонта.
Но горожане все подряд
плащом укрыты или зонтом.