Андрей Платонов - Четырнадцать красных избушек

Суенита. А солонина, а хлеб где наш общий, который в мешках залатанных лежал? Говори мне враз!

Вершков. Враз я не могу – мне психа в горле мешает. А солонина, а бедняцкое зерно наше, которое в мешках залатанных лежало, тоже в море на баркасе нашем поплыло – на тот берег империализма…

Суенита. А почему же вы кулаков побить не могли? У тебя револьвер есть! Значит, вы за них стоите?! Кто трус, тот теперь подкулачник! Вы мелочь – сволочь, ничуть не большевики! Проверить вас надо, чтобы сердце у каждого биться стало, а не трусить!..

Суенита сбегает с крыльца.

Вершков (спокойно) . Да то нет, что ли? Конечно, проверить надо! Культработа мала среди нас, вот что я тебе скажу. А револьвер вынимать опасно было – его отымут!

Суенита (кричит) . Ксюша!

Голос Ксюши (вблизи) . Ау-у!

Вершков (тихо) . Это ведь трагедия!

Прибегает Ксения Секущева. Вдалеке плачет ребенок.

Ксения (бережно, затаенно плачет и обнимает Суениту) . Суня моя приехала…

Суенита. Ксения! Как же вышло? Почему избушка наша пропала, всех овец уворовали, дети плачут?.. (Пауза; подруги стоят обнявшись.) Там старик явился со мной – пускай кормят его на мои трудодни.

Ксения. Сказала уж, травяную тюрю сидит хлебает, два порошка из аптеки съел.

Суенита. Вкусней тюри у нас ничего нет?

Ксения. Нету. Бантики уворовали все.

Суенита. Ксюша! А ты все время кормила моего ребенка, у тебя не пропадало молоко?

Ксения. Не пропадало.

Суенита. Ну принеси мне его поскорей, я сама его хочу кормить, а то груди распухли.

Ксения (вскрикивая) . Горюй по ним, Суенита: у нас с тобой нету детей!

Суенита (не усваивая) . А – как же быть-то? А почему ты не горюешь?

Ксения (сдержанно) . Я своего отгоревала. (Теряя сдержанность.) Не мило мне, жутко мне, ветер качает меня, как пустую, я в Бога верить хочу!

Суенита. Ксюша! Бога нету нигде – мы одни с тобой будем горевать… (Томясь и сдерживаясь.) Что же мне с мукой моей делать теперь – ведь нам жить нужно, и жить неохота!.. Куда вы закопали моего мальчика?

Вершков (поспешно, задыхаясь в горле) . Суенита Ивановна, ты разреши мне, чтоб я выразился наконец! Я все знаю, я давно стою наготове!

Суенита (горюя и медленно плача) . Дядя Филя, зачем вы колхоза не сберегли, зачем вы ребенка моего схоронили?..

Вершков. Как так схоронили?! Ничто! Ты не плачь по нем, не горюй, наша умница, он плывет сейчас спокойно по Каспийскому морю – в руках классового врага!

Суенита. Не тревожьте меня! Дядя Филя, где наши дети?..

Вершков. Нет никакой информации!.. Ты слушай меня! Бантик Федька Ашурков, когда напал на наши избушки, так он сперва не расчухал добра – и поволок одну избу к берегу. А в избе той наши ясли были, и там спали – на религиозный грех, будь он проклят! – твой мальчишка да Ксюшкин сосунок. Я тут бросился на банду, но меня ударили какой-то кулацкой тяжестью, я так и сел на свой зад: спасибо, хоть сесть на что было…

Суенита. Дядька Филька, почему же ты детей не отнял у них?

Вершков. А что дети? Я овец старался отбить – не детей. Дети – одна любовь, а овцы – имущество. Ты детей тоже не переоценивай, ты баба не слабая – нарожаешь!

Суенита. Уйди прочь от нас!.. Ступай барана зарежь для ученого.

Вершков. Барана? Последнего? Сейчас пойду убью животное такое! Я понимаю: это убийство политическое… (Уходит.)

Плачут грудные дети в глубине колхоза.

Суенита (забываясь) . Ксюша! Наших детей несут!

Ксения. Колхозницы с берега ворочаются. Боятся теперь дома ребят оставлять – с собой таскают, а ребята от голода орут.

Суенита. Принеси мне чужого ребенка, я кормить его буду и ночевать с ним лягу потом. Возьми у Серафимы Кощункиной…

Ксения. Ну ты очень-то не блаженничай! Сейчас принесу… (Уходит.)

Суенита (зовет) . Антоша! Антошка!

Голос Антона. Дай и мне управиться! Я близко нахожусь – в пределах!

Приходит Хоз.

Хоз. Благодарю вас за гостеприимство. Я вкусно напитался какой-то пустынной травой.

Суенита. Неначем. Завтра барана будешь есть. (Зовет.) Антошка!

Голос Антона. Обожди: я ветер смерю. Воздушные пути республики должны быть безопасны!