Елена Каплинская - Пирс для влюбленных

Шофер (смотрит на пустой рукав). Вот, курь…

Марта. Курьи ножки! Курьи ножки!

Шофер. Фу ты… а я… помню, не нравилось тебе.

Лейтенант. Он все помнит, Марта. Все. (Радостно.) Как это чертовски здорово устроено — человеческая память.

Марта (рукой проводит по лицу). Курьи ножки…

Шофер. Привык, никак не отучусь.

Марта. Да не надо, не надо.

Шофер. А почему тогда… ты не велела?

Марта. Тогда… (Спокойно.) Мама у меня в Ленинграде… в блокаду… все бредила: «куриные ножки…» Я до сих пор не знаю, почему именно куриные ножки. Хотелось ей съесть куриную ножку, что ли…

Пауза.

Шофер. Я тут совсем рядом… совсем недалеко живу… А?

Марта. Даже если бы за тысячу километров. За миллион километров. Это не имеет значения.

Шофер. Значит, пошли?

Лейтенант. Пошли.

Марта. Пожалуй, я тоже кое-что вспомню, шофер!

Лейтенант. Он теперь начальник автопарка. В начальство вышел.

Шофер (с торжеством). Вот курьи ножки!

Марта (улыбнувшись). Ладно, потом разберемся.

Шофер. Пошли!

Марта (обернувшись к лейтенанту, берет его за руку; нежно, негромко). Ты не устал, дорогой?

Лейтенант (обнимает за плечи ее и шофера). Не устал, родная. Пошли.

Они уходят со сцены прямо в зрительный зал. Их не провожает луч прожектора, и они как бы растворяются, исчезают, смешавшись со зрителями.

Занавес

Васята.

Софрон.

Лелька.

Все это произошло в сторожке путевого обходчика на одной из сибирских железнодорожных веток. Стоит сторожка на семнадцатом километре, между двумя отдаленными станциями, и живет в ней Васята — человек годам к шестидесяти и совсем не крупный могучий сибиряк. Обстановка в его доме нехитрая — стол да шкаф с тяжелыми резными дверками, да вешалка возле дверей, да ситцевая занавеска, отделяющая угол, в котором кровать. И телефон — для связи по линии. Ветреный осенний вечер. На столе, поблескивая боками, стоит пузатый самовар. У Васяты гость — Софрон, ровесник и старый приятель. Сидят они у стола и чаевничают. Неторопливо, как нетороплив их разговор.

Софрон. Ну так как же, Васята, насчет моей просьбы будет?

Васята. Пусто в кружке-то у тебя?

Софрон. Пусто.

Васята. Так давай, подплесну.

Софрон (протягивая кружку). Это можно.

Васята (наливая чай). Молочком забели да подсласти. Чего ж теперь делать, раз мы на чай в полных ста процентах перешли.

Софрон. Каждому возрасту — свой напиток. (Принимая кружку.) И заботы — опять же свои.

Васята. А заботы у нас с тобой, Софрон, одни и те же: как под кусточком-то, помнишь, ты меня спрашивал: «Жив ли, Васята?» Так и теперь: двадцать верст отмахал, приходишь да спрашиваешь: «Жив ли, Васята?»

Софрон (улыбнувшись). Ну тогда… тогда эвон как он из пушек жарил! Гляжу — вдруг из пыли да грому что-то прилетает да хрясь! Возле меня. А это котелок. Да на донышке — каша. Чей котелок-то, так и не узнали. Не нашлось хозяина, который кашу не доел. Вот я и спрашивал: «Жив ли, Васята?» Раз котелки пошли летать.

Васята. А теперь, значит, спрашиваешь с другой целью.

Софрон. Ну так как же… а?

Васята. Опять, что ль, подплеснуть?

Софрон. Подплесни, друг. И того и другого…

Васята. Насчет другого — и разговор другой. (Наливает чай.)

Софрон (чуть хрипловато). Я — что же. Я тебе старый друг. Вот при надобности и обращаюсь.

Васята. Знаешь ведь — Кешка вот-вот из армии придет. Пока оглядится парнишка…

Софрон. Он что, он молодой. Он быстро на свое место встанет.

Васята. А, однако, костюм ему гражданский нужен. Да полушубок. Да рубашки. Глядишь — и набежит расход.

Софрон. Я почему говорю: сбережения у тебя есть. Один живешь…

Васята (жестко). Один. Нету у Кешки матери. Только я один о нем и забочусь.

Софрон (смутившись). Не чай у тебя, а чифирь, право слово. (Взглянув на Васяту осторожно.) И уж тому, Васята, двадцать с лишком лет… привыкнуть бы тебе…

Васята. Не к чему привыкать. Изменить я ничего не могу, могу только не привыкнуть.