Геннадий Мамлин - Путешествие на юг

Х м а р о в. Кому надо. Через час здесь будет вся Академия медицинских наук.

В е р а П е т р о в н а (нажимает на рычаг) . Пожалуйста, не стоит так волноваться.

Х м а р о в. Ха! Я волнуюсь? Кто вам это сказал?

В е р а П е т р о в н а. Ваши глаза…

Х м а р о в. Вы идиотка!..

В е р а П е т р о в н а. …и грубость, за которой вы хотите это волнение скрыть.

Х м а р о в (орет) . Съем еще кусок пирога! Руками! Хоть б чем-то останусь самим собой… Хорошо, я волнуюсь. Пусть так. Но уж лучше волнение, даже панический страх, чем олимпийское спокойствие, которое вы пытаетесь разыграть. (С оттенком назидательности.) Болезнь — стихия. Можно с олимпийским спокойствием взирать на землетрясение и ураганы, но наивно думать, что стихия посчитается с ним.

В е р а П е т р о в н а (пытается отшутиться) . Стихия не посчитается и с паническим страхом, так что неразумно меня к нему призывать… Я ничего не разыгрываю. Просто в минуты опасности я становлюсь увереннее в себе и сильней. Это защитная реакция слабых людей.

Х м а р о в. А есть опасность?

В е р а П е т р о в н а. Нет. Впрочем, теперь, когда все позади, можно сказать: небольшая, но есть.

Хмаров медленно хватается за телефонную трубку.

Не надо собирать консилиум.

Х м а р о в. Надо. Я хочу знать правду.

В е р а П е т р о в н а (словно оправдываясь) . Я с трудом выносила обычное земное притяжение. На меня навалились десятикратные перегрузки кино. Только и всего. Пожалуйста, не надо бегать по комнате. И не надо ничего говорить. Присядьте. Не в кресло, сюда. Дайте руку. (Помолчав.) Нет, пересядьте.

Х м а р о в. Почему?

В е р а П е т р о в н а. Эта мизансцена что-то напоминает. Маргариту Готье.

Х м а р о в. Плевать.

В е р а П е т р о в н а (после секундного колебания) . Плевать. (Настроив себя на серьезный лад.) Знаете, какая после операции у меня была первая мысль? «Не смогу танцевать!» Иван Семенович сказал: «Не тревожься, ты отремонтирована на славу». Главная беда пришла потом. У меня появился страх перед сценой. Как страх высоты у сорвавшейся с трапеции гимнастки. Я не смогла его преодолеть. Шло время, и я смирилась. Год назад сюда занесло вас. Вы наградили меня мужеством. Но, увы, я наделена проклятой способностью видеть себя со стороны. Поначалу я стыдилась собственной бездарности, считала: никакая я не драматическая актриса. Между тем, как я играю, и как хотела бы сыграть — пропасть. И мне ее не перешагнуть. Я думала: а может быть, одного мужества в искусстве мало, нужна еще и ваша наглая уверенность в себе?

Х м а р о в. Ну, знаете ли! Моя самоуверенность — бравада. И вам это известно. Разве у меня не бывает приступов сознания собственной бездарности?

В е р а П е т р о в н а. Шш-ш-ш. Бывает. Но они — приступы. Приступы приходят и уходят, а уверенность остается.

Х м а р о в (как очередное признание в любви) . Вы головастик. Вы мне омерзительны. Я вас боюсь.

В е р а П е т р о в н а (продолжая) . Я решила: свалю эту поклажу, и баста, больше ни за какие коврижки не стану сниматься в кино.

Х м а р о в. Талант — это народное достояние. Никто не имеет права швырять его в мусоропровод.

В е р а П е т р о в н а (жестом останавливает его) . Тогда еще я не верила вам. Спросила: «А почему вы решили, что у меня есть талант?» Вы ответили (пародирует Хмарова) : «Здрасте-пожалуйста! А кто же вас откопал на помойке, если не я?..»

Х м а р о в (кивнув на бутылку с куколкой) . Вы наслаждались этими колокольчиками. Вы упрекаете меня в том, что вас поманили колокола?

В е р а П е т р о в н а. Нет. Вы сказали: молитесь на меня, я удовлетворил тщеславие и честолюбие, достойное королевы, я привел вас в мир знаменитых художников, музыкантов, писателей и артистов. Во все времена они были элитой. Попасть в их среду почитали за честь… Вы были щедры. Обещали одарить меня славой. Но я размышляла: а вдруг это будет слава мыльного пузырика, волею ветра вознесенного выше других? И я страшилась грядущей кары — унижения человека, чьи претензии в искусстве обогнали его скромные возможности творца. Человека, который с апломбом судачит о премьерах и книжных новинках. Ревниво следит за тем, кто и как поздоровался с ним. Огорчается, если ему не прислали билет на премьеру или прием. Я ужаснулась: бог с ней, с этой жизнью, предпочитаю проводить вечера наедине с графом Толстым. (Радуясь воспоминанию.) Но однажды вы при всех наорали на меня. Обозвали бездарной тупицей. (Опять жестом останавливает Хмарова, пытающегося протестовать.) И тогда я поняла: во мне есть не просто способность, но — талант. Тупую бездарность вы не посмели бы назвать тем, что она есть. Людей, обойденных талантом, вы жалеете, как детей и калек. А разве вы можете обидеть ребенка или калеку? «Бездарная тупица»! На вашем варварском языке это означало — вы признали меня, вы разговаривали со мной на равных. Да-да, не улыбайтесь. Осознав это, я вдруг ощутила уверенность. С тех пор каждый день я спешила на студию как на праздник. Во мне проснулось мое прежнее искусство, хотя теперь оно и заговорило иным языком… Когда-то Иван Семенович вернул мне жизнь. Господи, как я дорожила ею! Как берегла! Музыка, книги, лекарства, покой. Милая, уютная, оранжерейная жизнь. Страшное, бессмысленное существование. Без труда, без падений, без взлетов… Через шестнадцать лет вы вдохнули в меня душу. И это было — как третье рождение. (Смягчая серьезность признания шутливой улыбкой.) Теперь вы видите, великий режиссер, что вам незачем казниться. Что бы там ни случилось — я благодарна вам. До самой смерти. И там — в раю ли, в аду — на всю свою вечную жизнь. (Подносит к губам и целует его руку.) Вот теперь, кажется, я сказала все… Я устала, мне необходимо поспать. Ступайте. Я вам позвоню.