Ханс Янн - Томас Чаттертон

Томас.Нужно быть отщепенцем — настолько, чтобы в любой час, если он под завязку наполнится неприятностями, суметь выстрелить себе в рот.

Питер.Возможно, мы оба настолько свободны… и одиноки… и исполнены решимости.

Питер.Ты получишь мой, как только я куплю еще один.

Томас.Я напомню, если забудешь.

Питер.Уже в ближайшие дни я тебе его принесу.

Томас.Хорошо бы еще и яд иметь при себе; или хотя бы опиум.

(Слышно, как бьют часы на башне).

Питер.Святая Мария Рэдклиффская отбивает девятый час.

Томас.Я спущусь вниз: посмотреть, стала ли тьма непроницаемой. Миссис Эскинс не должна заметить, что мисс Сингер поднимается к нам. Прочие соседи по дому принимают эту мансарду за часть царства духов, которая не лишена жути. Может, их представление не так уж ошибочно: здесь мы пребываем за пределами обычного мира, подчиняющегося низшему разуму.

Питер.Томас, я хотел бы, чтобы ты отослал Элизабет —

Томас.Почему?

Питер.Развлекаться с ней одному… если ты воздерживаешься… Мы, Том, слишком друг к другу привязаны — ты и я… Мы с нашими чувствами ориентированы друг на друга. А это сомнительное удовольствие… Нам с тобой нужно подмешать к нему что-то… добиться его возгонки… посредством чего-то странного, путаного. Мы ведь не любим мисс Сингер. А лишь подчиняемся некоей властной потребности —

Томас.Что запрещает тебе думать тем временем обо мне? В пространстве внутренних представлений нет ничего запретного. Закрой глаза, и перед тобой раскинется просторная Природа, великий ландшафт Познаваемого-в-ощущениях. Наша религия — это уверенность в том, что мы держим оборону против всего мира. Я сотворен из глины и бедности. К бедности часто наведывается в гости поэтическое искусство. Нет таких пороков, в которых не обвиняли бы бедняков. А расплачиваются бедняки той же монетой, что и все остальные, — собственной смертью. Ты соскользнул вниз, ко мне, — после того как дом на Кристмас-стрит отринул тебя. Мы хотим для себя по меньшей мере отщепенчества. Хотим быть — противниками. Мы — пример для других, начинающих с меньшим мужеством. Мы основали общество «барабанщиков» и в арендованной задней комнате одной корчмы построили для бедняков, которые прикованы к своим хозяевам-«наставникам», воображаемый храм: святилище несовершеннолетних. Здесь они играют роли, придуманные поэтами для сцены: королей, полководцев, мошенников, знаменитых влюбленных, князей духа, исследователей звездного моря. Здесь же — выплескивают полной мерой собственные свободнорожденные чувства: проклинают изобретателей сервитута и договорного рабства, поносят своих эксплуататоров. Ученик, который обычно дрожит, услышав повелительный голос учителя, здесь сбрасывает пугливость вместе с рабочим фартуком и превращается в более привлекательное существо. Кузнец, портной, молотильщик, мальчик из бельевой лавки, плетельщик корзин, цирюльник, подручный пивовара, резчик по дереву, мясник, посыльный купца, каменщик с грязными руками и лицом: среди них нет ни одного малодушного, который не был бы готов на преступление ради возможности подняться по социальной лестнице, получить право свободно дышать и выиграть жизнь — свою собственную, свою неоскверненную собственность. Здесь им встречаются девушки (может, единственные дочери и наследницы какого-нибудь уважаемого сапожника), которые вдыхают чудо плоти, отваживаются довериться своей — обычно подавляемой — телесности. И все же внутренний страх не отступает от молодых людей: поставленные над ними опекуны, доведись им узнать об этом прибежище свободы, поднимут в своем цеховом союзе тревогу, и тогда какой-нибудь фельдфебель — с заниженными представлениями о справедливости — вломится в священную обитель и доставит беззащитных юнцов в исправительное заведение. Каково положение вещей! Какая трещина в мироздании!.. Мы с тобой, Питер, не вправе бояться. Я сейчас спущусь вниз, чтобы встретить Элизабет. А ты пока повесь занавеску на крючки, которые я заранее вбил.

(Он выходит. Питер Смит некоторое время стоит в задумчивости. Потом принимается развешивать перед кроватью занавеску).

Томас (сидит за столом и дописывает последние строки элегии, посвященной мистеру Уильяму Смиту: «Поднимись, моя Муза, на траурных крыльях печали…» Вдруг он вскакивает, начинает беспокойно ходить по комнате).