Ханс Янн - Томас Чаттертон

Мистер Абуриэль, я опустошен собственными мыслями. Фантазии пронизывают меня, расщепляют мой мозг. Город — с тех пор, как его основали — был погребен уже раз пятьдесят. Где теперь те времена? Где мертвые? Где их голоса? Их тепло? Куда подевались былые радости, куда — преступления? [10] Томас повторяет здесь жалобу, в классической форме сформулированную Франсуа Вийоном: «Принц, красота живет мгновенье. / Увы, таков судьбы закон! / Звучит рефреном сожаленье: / Но где снега былых времен?..» («Баллада о дамах былых времен», перевод Ф. Мендельсона). Всё — лишь прохождение сквозь. Шум на улицах… — и больше ничего?

Абуриэль (резко перебивает его). Здесь стоят книги. Читай их! Пойми, ты можешь расти или умаляться [11] Ср. слова Иоанна Крестителя о Христе (Ин. 3:30): «Ему должно расти, а мне умаляться». . Время пока что тебе благоприятствует.

Томас.Неужели вот это, это ставшее зримым Ничто, и есть награда за мои занятия некромантией?

Абуриэль.Похоже, что так. (Он отодвигает стенку с книгами.) Я пройду этим путем.

Томас (хочет последовать за ним, но стена снова смыкается). Мистер Абуриэль! (Томас пытается открыть проход; это не удается.) Обман. Иллюзии. Замутненный воздух. Взвихренная пыль. Старый дом, пахнущий привидениями. И ничего — для рук, хотящих что-то ощупать. Даже этот последний, Абуриэль, разрежен, как зеркальные отблески. Дурак, который уподобился шороху, дурачащему дурака… И все-таки он говорил со мной, как если бы был частью моих ответов самому себе. Я, дескать, призван: таков итог. Призван к чему? Время покажет. А путь? Путь со временем обнаружится. Сейчас, во всяком случае, я один. На сегодня всё это внезапно закончилось. Остались книги, которые упрощают прошлое, словно жизнь с давних пор есть лишь безудержное говорение. Протокол. Я сам, состоящий из плоти, костей и мозга, заполнен… Чем? Мысленными образами, страхом, неуверенностью, неуспокоенностью, кроваво-багряным сном — сном, полным пространств, которые никто не измерит. И в черепе моем разливается жар, как в паху… Да, но сейчас я слышу шаги Джона Ламберта.

(Он подходит к пюпитру и делает вид, будто пишет).

Ламберт (появляется на пороге). Надо же, ты еще работаешь. Я тобой доволен. Можешь отправляться домой. Этот день уже отошел.

Томас.Нет, сэр. Еще одно срочное дело. Здесь были клиенты. Я составил протокол. И должен разъяснить его вам, даже если мы задержимся за полночь.

Ламберт.Настолько это, по-твоему, важно? Удивительно: важные вещи еще не перевелись… Но, собственно, что считать важным?

Томас.Такую оказию, сэр.

Ламберт.Коли не шутишь, пойдем в контору —

(Оба уходят через правую дверь).

В комнате: широкая кровать; большой стол, весь заваленный книгами, бумагами, пергаментами, писчими принадлежностями; ларь; на крючке — старинная, странного вида одежда; кукла-манекен Матильда (плетеный из прутьев каркас, покрытый льняной материей) — обнаженная, с деревянной, тоже обтянутой тканью головой; два стула. Ночь. Полнолуние. На сундуке рядом с кроватью горит свеча. Две свечи на столе.

Уильям Смит (неподвижно лежит в кровати; потом, шевельнувшись, ощупывает одеяло рядом с собой). Его нет. Томаса нет. Он не может противиться луне. (Садится, возится с огнивом, зажигает свечу.) Я хотел бодрствовать; но сон унес меня прочь от него — куда-то… Как давно он встал? От его тепла ничего не осталось. Все тепло здесь — мое. (Осторожно встает; тихо ступая босыми ногами, обходит комнату, с беспокойством заглядывает во все углы, останавливается возле куклы.) Она как человек. У нее есть имя, как у человека. Матильда, девица. (Двумя пальцами дотрагивается до куклы.) Зачем Том притащил ее сюда? У нее страшное лицо. (Боязливо возвращается в постель.) Постараюсь больше не засыпать.

Томас Чаттертон (бесшумно влезает в окно, босой и в ночной сорочке; пересекает комнату, пялясь в пространство неподвижными широко открытыми глазами; укладывается в постель рядом с Уильямом).

Уильям (мягко). Томас — Томас — Томас — проснись же!

Томас (очнувшись). Что такое?

Уильям.Ты спал?