Константин Симонов - Доброе имя

Вера Ивановна Крылова – заведующая отделом писем в областной газете, 30 лет.

Дима –ее сын, 10 лет.

Василий Степанович Широков – разъездной корреспондент газеты, 37 лет.

Петр Петрович Брыкин – друг Широкова, заместитель редактора газеты, 38 лет.

Николай Борисович Черданский – исполняющий обязанности ответственного секретаря газеты, 45 лет.

Антон Андреевич Дорохов – редактор газеты, 45 лет.

Константин Акопович Акопов – заведующий промышленным отделом газеты, 48 лет.

Сергей Сергеевич Санников – литературный сотрудник, 22 лет.

Катя – секретарь отдела писем, 19 лет.

Тамара Филипповна – дежурный секретарь, 55 лет.

Анна Аветиковна – жена Акопова, акушерка, 50 лет.

Таня –жена Брыкина, 27 лет.

Илларион Алексеевич Трапезников – главный режиссер театра, под 60 лет.

Александра Викторовна Трапезникова – его жена, заслуженная артистка республики, 50 лет.

Андрюшин.

Пожилой человек.

Посетитель в очках.

Кронид Иванович Твердохлебов – доцент, геолог, 40 лет.

Место действия – областной город в северной части России.

Время действия – наши дни.

Однодневный дом отдыха в окрестностях областного города. Двухэтажный оштукатуренный дом. Веранда. Клумбы. Несколько скамеек и шезлонгов. Влево уходит аллея, направо виден штакетный забор, калитка. Вечереет. В шезлонге Черданский – крепкий мужчина с живым, подвижным лицом. Напротив него на скамейке Санников. Черданский сидит развалясь, с трубкой в зубах. Санников – весь внимание, преданно слушает его.

Черданский. Всю жизнь мечтал сидеть вот так после обеда, не спеша курить трубку… И не в однодневном доме отдыха, как сегодня, а каждый день. А вместо того всю жизнь жевал редакционные бутерброды и пил редакционные чаи. Но газета – это газета, Сережа, и настоящий газетчик ее не бросает, даже если черствые бутерброды и черствые редактора укорачивают его жизнь. Настоящий газетчик так или иначе умирает в пятьдесят – в буквальном или в переносном смысле слова.

Санников. Ну, вы, Николай Борисович, по-моему, еще лет двадцать будете работать, как зверь.

Черданский (усмехнувшись). Тут? Как зверь? (Набивая трубку.) Конечно, на здешнем уровне моя старая газетная хватка выглядит чем-то особенным, почти опасным. А я живу тут вот уже десять лет и думаю: семечки! Разве так можно делать даже эту областную газету? Семечки! Курорт!.. (Вдруг.) Где у вас сердце?

Санников (недоуменно прижав руку к груди). Здесь.

Черданский. А сердце газеты не имеет определенного местопребывания. У газеты блуждающее сердце: оно то здесь, то там. И иногда оно, простите, бьется не в редакторском кабинете, а за скромным столом ответственного секретаря. (С ироническим полупоклоном.) Это, как говорится, не для стенограммы, но, пока я жив, получше приглядывайтесь и к моим достоинствам и к моим недостаткам; все вместе взятые они как раз и образуют то, что называется настоящим газетчиком.

Санников. Мне еще учиться и учиться!

Черданский. Ничего! У вас уже появилась газетная хватка. На последней летучке вы неплохо разделали Крылову за эти нудные читательские письма, которые она через мою голову все-таки сунула в газету! Верно выступили!

Санников. Я – как вы посоветовали. (Вертит в руках трубку.)

Черданский. Что это вы – перешли на трубку?

Санников (неуверенно). Перехожу понемногу.

Черданский. Тогда возьмите моего табаку. (Протягивает кисет.) Газетчик не может знать всего на свете, но взамен у него должно быть чутье. И тут уж одно из двух: или оно есть, или его нет…

Входит Широков – рослый, загорелый, слегка сутуловатый. Одет небрежно: грязные ботинки, подвернутые внизу старые брюки и хороший новый пиджак с набитыми всякой всячиной карманами. В руках у него удочки и полная рыбы авоська. Он чуть заметно навеселе.

Скажи-ка, рыболов, как, по-твоему, – нужно газетчику чутье или ему нужен только диплом о высшем образовании и любовь месткома за хорошее поведение?