Константин Симонов - Доброе имя

Широков. Ну, свинья, забыл. Завтра под очерк аванс попрошу, сразу же куплю и отдам. Честное слово!

Крылова. Да разве я о том, чтобы вы отдали? Вы ведь даже новоселье справить не можете, у вас сесть не на что.

Широков. А что мне новоселье, староселье? Я из редакции домой спать хожу, вот и все. А в командировках вообще забываю, что у меня теперь комната есть. Мне даже, если хотите знать, совестно, что Брыкин мне из трех своих комнат одну уступил. Я ему ее верну!

Крылова. А он не возьмет.

Широков. Почему?

Крылова. А потому, что тоже хочет, чтобы вы по-человечески жили.

Широков. Ну, ладно, куплю стулья. Даю слово. Сколько надо стульев покупать?

Крылова. А на что мне ваши стулья в конце концов? Сколько хотите, столько и покупайте.

Широков. Вера Ивановна, не сердитесь!

Крылова. Нет, сержусь. Почему вы, как только выходите из редакции, окончательно на себя рукой машете, как будто все остальное в жизни вообще не важно, – какой вы, с кем бываете, с кем пьете, как живете? По углам паутина, на полу корки и окурки, на подоконнике – ржавый нож и вилка. Соседи заходили к вам, рассказывали. А я и заходить не хочу, пока так.

Широков. А вы зайдите – и все переменится.

Крылова. Не хочу. Эх, вы, – душа нараспашку и рубашка без пуговиц!

Широков невольно пытается застегнуть ворот рубашки.

Не застегивайтесь. Вы не только в этом, вы во всем такой. Говорят, что вы талантливый…

Широков (прервав Крылову). Врут, Вера Ивановна, не верьте! Ей-богу врут!

Крылова (задумчиво). Не знаю. Мне нравится, как вы пишете. Может быть, я не понимаю… Но неужели же так и должен делать тот, у кого талант, – писать, вечно не выспавшись, вечно с больной головой, а потом, даже не перечитав, – сразу в редакцию и – с плеч долой, пусть там Черданский все хоть вверх дном перевернет! Что хочет – сократит, что хочет – допишет! Вот и последний ваш фельетон… К нам в отдел уже пришло письмо с протестом, а вам даже не интересно!

Широков. Почему не интересно? Но Черданский говорил мне, что это какая-то чепуха. Вы бы сказали мне раньше, если это серьезно.

Крылова. А я еще сама не знаю – серьезно это или не серьезно. Я только знаю, что вам-то это безразлично.

Широков (умоляюще сложив руки). Вера Ивановна!

Крылова. Что? (Улыбнувшись.) Сегодня выходной? Да?

Широков. Я так люблю критику шесть раз в неделю, и так не люблю ее по выходным.

Крылова (вздохнув, прислушивается к долетающим из дома звукам гитары). Хорошо, пойдемте в дом. (Встает.) Только принесите мне мой пиджачок. Он, кажется, остался на волейбольной площадке. Что-то холодно.

Широковуходит. Крылова снова садится и, зябко поеживаясь, устало проводит по лицу ладонью. Черданский, выйдя из дома с чемоданчиком в руках, хочет сделать вид, что не заметил Крылову, и пройти мимо.

Николай Борисович!

Черданский. Да, Вера Ивановна!

Крылова. Извините, что я вас допекала своими разговорами сегодня, в воскресенье…

Черданский (небрежно). Пожалуйста!

Крылова…но я хочу вас честно предупредить, что если вы и завтра не ответите на это письмо, я пожалуюсь на вас прямо редактору.

Черданский. И на том спасибо. (Иронически кланяется.)

Входит Широковс жакетом.

Крылова. Пойдемте.

Широков (полуоборачиваясь к Черданскому). А ты что, уже уезжаешь?

Черданский. Да, я уже отдохнул сверх головы.

Широкови Крыловауходят в дом. По аллее идет Тамара Филипповнас книгой, подходит сзади к задумавшемуся Черданскому.

Тамара Филипповна. Николай Борисович, вы не собираетесь идти пить чай?

Черданский (вздрогнув от неожиданности). Нет, не собираюсь.

Тамара Филипповна. Что с вами, Николай Борисович? Раньше вы бывали любезнее.

Черданский. Раньше со мной бывали любезнее.

Тамара Филипповна. Пойдемте в парк, посидим, я вам почитаю вслух Метерлинка. Это так успокаивает. Особенно в подлиннике…

Черданекий (яростно). Сделайте одолжение, успокойте меня, идите, читайте Метерлинка, не Метерлинка, кого хотите, в подлиннике, в переводе, как хотите, только одна, без меня. Понимаете? Извините. Хорошо? А?