Константин Симонов: Доброе имя

Широков(улыбнувшись). Не любишь отдела писем?

Черданский. Зато ты кое-кого там слишком любишь.

Широков. Эй, полегче на поворотах!

Черданский. Ты лучше ей, дорогой твоему сердцу Вере Ивановне, скажи, чтобы она полегче на поворотах. А то она мне по твоему же фельетону такое письмо предъявила… Не женщина – следователь!

Широков. А в чем дело-то?

Черданский. Ни в чем. В чепухе. Не хочу об этом сегодня – все-таки воскресенье. Скажи лучше, как у тебя с ней роман подвигается? Или похвастать нечем?

Широков. Хвастать такими вещами не приучен.

Черданский. Значит, нечем! (Оглядывается.) Вон Акопов идет! (Кричит.) Эй, партийное руководство, иди поближе к массам!

По аллее шагает Акопов, грузный, медлительный брюнет в плотном черном костюме; в руках у него гитара.

Акопов. Черт его знает! Наверное, тут или повар, или сторож играет. Каждый выходной настраиваю, и всегда опять расстроена. (Подвинчивает колки.)

Широков. Ну, что ты опять в черном?

Акопов. Север, милый!

Широков. Север-то север, да ведь жара.

Акопов. Значит, привычка, милый, жена приучила. Встаю утром в воскресенье – а он уж висит выглаженный, неудобно не надеть. (Пробует струны.) Все-таки, наверное, повар. Он, по-моему, здесь главный ухажер.

Черданский. А ты, ухажер, тоже собираешься, кажется, играть?

Акопов. Да. И петь буду. Наши девушки просили после ужина.

Черданский. А что жена скажет?

Входит Анна Аветиковна. Она, как и Акопов, полная, черноволосая, с неторопливыми движениями. Сев рядом с мужем на скамейку, обнимает его одной рукой.

Анна Аветиковна. А я ему ничего не скажу. Он все равно для меня поет.

Акопов. Спеть? (Делает вид, что хочет стать на одно колено.)

Анна Аветиковна. Не надо! Ты же у меня старый, потом задыхаться будешь.

Акопов легко встает на одно колено, берет аккорд.

Ну, сядь, пожалуйста!

Акопов садится.

Черданский(с улыбкой). Да-с, любовь-с!

Анна Аветиковна. И не «да-с», и не «с», а остальное верно. (Разглядывая Широкова.) Что это у вас вид невыспавшийся?

Широков. Рано встал. Сейчас пойду, примощусь где-нибудь и сосну часок дополнительно. Люблю поспать. Хорошо это или плохо, Анна Аветиковна?

Анна Аветиковна. Хорошо. Константин Акопович всегда, когда может, спит после обеда.

Широков. А раз Константин Акопович так делает, стало быть, это и вообще хорошо?

Анна Аветиковна. Конечно.

Широков. А почему вы Константина Акоповича заставляете по воскресеньям этот черный костюм надевать?

Анна Аветиковна. Потому что я его в другие дни мало вижу. Пусть при мне в воскресенье ходит в парадном костюме.

Широков. А если жарко?

Анна Аветиковна. Ничего, пусть терпит.

Широков. Правильный вы человек, Анна Аветиковна.

Анна Аветиковна. Конечно.

Широков(перевесив авоську с одного конца скамейки на другой, ближе к Акоповой). Прошу принять в знак моих чувств рыболова и человека. А авоську пришлите завтра с Константином Акоповичем, она чужая. (Уходит.)

Анна Аветиковна(после молчания). Хороший человек.

Черданский. Неплохой, но, как бы сказать… бесцельный. Спросите его, чего он хочет? Ничего он не хочет. До войны – разъездной корреспондент. С войны вернулся – опять разъездной корреспондент. А ведь три ордена получил за войну. Мог бы и двинуться! (Взмахом руки изображает лестницу.)

Акопов(повторив жест Черданского). А если он не хочет двигаться? Если он просто писать хочет?

Анна Аветиковна. А, по-моему, ему просто надо жениться. Сколько же можно так жить? Вон даже авоська у него и та чужая! (Встает.) Ну, ты мне уже надоел, Константин, – отнеси рыбу на кухню, а я пойду играть в волейбол. Приходи судить. (Уходит.)

Акопов(Черданскому). Зачем звал?

Черданский. А-а, уже прошло.

Акопов. А все-таки?

Черданский. Так. От нечего делать с Широковым заспорили. Плохо, видишь ли, что я назад гляжу, что, по-моему, мы в наши с тобой молодые годы газеты веселее делали, чем сейчас. А теперь у меня от одного брыкинского взгляда фельетоны киснут: это не подтверждено, это не разъяснено, это слишком обидно, то слишком крикливо. Ну, да бог с ним, с Брыкиным, – он в газете без году неделя! А вот скажи ты, но только по совести: когда тебе было интересней работать в газете – в тридцатые годы или сейчас?