Тамара Ким - 9 месяцев

Инне казалось, что кипяток хлещет из всех дыр и отверстий не только в ней, но и во всем помещении, во всей Вселенной, и теперь вокруг нее сплошное бурлящее месиво из крови, плоти, мочи и кала, ибо все, что могло литься, полилось из нее одновременно. Еще и еще раз. Инна с тихим завыванием словно золотым ключиком проворачивала в себе непереносимо горячий черпачок и тут же вытаскивала его наружу, таща за собой все непотребное содержание своей матки, изнасилованной, изуродованной теперь уже собственной рукой. Теперь уже сухой огонь полыхал внутри нее. Треск огня, шипение, шкворчание, искры, всполохи… – нет, уже не больно. Совсем не больно. Совсем ничего… Вот только вытащить этот гребаный черпак из… из этой самой гребаной… чего им надо от меня, чего они все хотят… рожать нельзя… Нельзя… Ребенок не нужен… Первый был не нужен… и второй… пока… не нужен…

Уже в беспамятстве Инна свалилась на бочок рядом с тазиком, инстинктивно свернулась клубочком, уткнулась подбородком в колени и тихо-тихо, почти шепотом, почти про себя начала напевать: «А маленькая мама качает малыша…». Это было так давно. Господи, она была такая глупая… А теперь она такая самостоятельная. Она уже совсем взрослая… Ей уже почти двадцать. И она сама избавила себя и своего несуществующего ребенка от невозможной тяжести бытия. В первый раз ей это и в голову не пришло. В тот первый раз она верила, что ребенок имеет право на жизнь в этой жизни, а потому дала ему возможность появиться на свет…

***

Ей было четырнадцать лет. А ему – около пятидесяти. Он приезжал к маме, и мама сияла от счастья. Порхала по дому, доставая из стенки новую посуду и хрустальные фужеры, и выглядела при этом на все двадцать.

Они сидели вчетвером за уютным столиком на кухне и сердце Инны замирало, когда Он смотрел на нее. Это было очень редко – в основном Он смотрел на маму. А мама – на него. И оба при этом были счастливы. А Инна сгорала от угрызений совести, от любви к нему и от жалости к отчиму, который ни о чем не догадывался. Или не хотел догадываться?

Однажды Он пришел, когда мамы и отчима не было дома. И Инна засияла от счастья. Она порхала по дому, доставая из стенки новую посуду и хрустальные фужеры, и выглядела при этом на все… двадцать. Они сидели вдвоем за уютным столиком на кухне, и сердце Инны замерло, когда он посмотрел на нее…

…Он ушел очень быстро. Инна даже не успела одеться.

С блуждающей улыбкой она убрала посуду в стенку, тщательно заправила постель и включила телевизор.

***

Прошла весна. Закончилось безмятежное лето.

Они встречались каждый день и приезжали домой поздно вечером. Мама еще больше сияла от счастья и радовалась, то он подвез Инну «с дискотеки», «от подруги», «из библиотеки»…

Они опять садились все вчетвером за уютный столик на кухне: мама, отчим, Инна и Он – друг отчима. И вновь сердце Инны замирало. Но уже не от любви к нему и жалости к отчиму. Она уже почти ненавидела «своих тупых» родителей и лицемерного, подлого друга отчима.

Она ненавидела всех. И себя – тоже. Ей было четырнадцать лет.

***

В конце первой четверти Инна неожиданно для себя упала в обморок на уроке физкультуры. А когда поднялась, почувствовала неодолимую тошноту и выбежала из зала. Ее вырвало, но облегчения она не почувствовала. Наоборот. Смутная тревога подползла к горлу и перехватила дыхание. Она вспомнила своих одноклассниц, корчивших из себя взрослых и «опытных» и смотревших на нее с чувством превосходства: «Смотри, таких тихушниц, как ты, трахают без предупреждения. „Залетишь“ с первого раза».

После недельных мучений она попалась матери с «поличным». Сидя в обнимку с унитазом, Инна умывалась горькими слезами. Мама только спросила: «Кто?». И Инна коротко ответила: «Он».

***

Врач лишь покачал головой: «Поздно. Никакого аборта».

Мама отправила Инну в другой город к своей дальней родственнице, пообещав той забрать Инну из роддома. Отчиму было достаточно простого объяснения, что родственница нуждается в уходе после болезни.

Роды прошли на удивление всем врачам легко. Малыш открыл одновременно глаза и рот и громко заплакал. Сердце Инны в очередной раз замерло…

На седьмые сутки мать приехала в роддом за ней. Инна долго молчала и хмуро смотрела на нее. Потом медленно произнесла:

– Я пацана не оставлю в больнице. Если ты будешь возражать, я скажу отчиму, кто отец ребенка. И про тебя – тоже. А так – я скажу, что была в компании и не знаю, от кого залетела. Мы поедем не к тетке, а домой. Я начну работать и сама прокормлю и себя, и пацана. Если будешь мне мешать…