Олег Лукошин: Ленин в 17-м

Он достаёт из внутреннего кармана пиджака сотовый телефон и делает дозвон.

Ленин: Алло, Лев Давидович! Как у вас обстановка?.. Боевая!? Это хорошо! В Фейсбук заглядывали? Уже в курсе? Материтесь? А уж я-то как!.. Думаете, не повлияет?.. Ну, дай бог, как говорится… Совершенно верно! Почта, операторы сотовой связи и интернет-провайдеры – это цели первостепенной важности… Когда собираюсь прибыть сам? Ближе к ночи, Лев Давидович, ближе к ночи. Буду непременно!

Закончив разговор, Ленин убирает сотовый обратно во внутренний карман.

Крупская (глядя в планшет): Опять все те же прежние гадости! Неужели им не надоело об одном и том же?

Ленин: Что такое, душа моя? Снова штрейкбрехеры и разложенцы?

Крупская (словно сожалея о том, что потревожила мужа): Ерунда! Не стоит внимания!

Ленин (поднимаясь со стула и пересаживаясь рядом с женой на тахту): Я просто горю желанием взглянуть на эти гадости!

Крупская: Володя, право же, не стоит! Ни к чему тебе читать эти глупости. К тому же анонимные.

Ленин: Нет, вот сейчас я решительно желаю взглянуть на эти записи! Ты же знаешь, что я покоя себе не найду.

Крупская: Ну, изволь. Только не ругай меня снова за то, что я мониторю все записи о тебе в интернете.

Ленин забирает планшет и читает:

«Не верьте Ленину! Он еврей и немецкий шпион!..». Ха, каково!

Крупская: Старая, заезженная пластинка. Не обращай внимания!

Ленин: Заметь, я не просто еврей, я ещё и немецкий шпион. Это всё равно что быть сметаной в огуречном рассоле.

Владимир Ильич встаёт и, лицедействуя, обращается к публике:

– Здгаствуйте, люди добгые! Я Мойша из Бегдичева. Починяю пгимусы… Яволь, херр офицер… Нур дас райне им херцен канн айне гуте супе махен… Дас ист фантастиш!*

(*Слушаюсь, герр офицер… Только чистый сердцем может сварить хороший суп… Это фантастика! (нем.))

Крупская от души смеётся и закрывает рот ладошкой.

Крупская: Володя, тебе только в кино сниматься!

Ленин (снова усаживаясь рядом с ней на тахту): Ну а что? Вот возьму и снимусь! Превзойду славой Мозжухина, женюсь на Уме Турман, поселюсь в Голливуде и буду слать тебе циничные эсэмэски.

Крупская: А-а, ну если тебе именно такая перспектива рисуется…

Обиженно отворачивается в сторону и погружается в чтение новостей на планшете.

Ленин (словно извиняясь): Солнышко!

Крупская не реагирует.

Ленин: Котик!

Нет реакции.

Ленин: Надюша, ну ты же понимаешь, что всё это не всерьёз!?

Крупская: Да откуда мне это понимать? Я же не написала пятьдесят пять томов собрания сочинений.

Ленин: Давай остановимся на том, что будем сниматься вместе! Ты – Бонни, а я – Клайд.

Протягивает ей мизинец. Крупская в ответ протягивает свой, мизинцы переплетаются и разрываются в знак примирения.

Крупская: Не думай, что я забыла твои слова об Уме Турман. Я вовсе не отрицаю её актёрский талант, просто не понимаю, как можно быть увлечённым такой некрасивой женщиной.

Ленин: Вовсе ей не увлечён. Просто так ляпнул, для связки. Ты же знаешь, кино – это…

Крупская: Важнейшее из искусств, знаю.

Ленин: Нет, важнейшее из искусств – сделать человека по-настоящему свободной и высокоразвитой личностью. А кино – это просто поток грёз, который имеет свойство казаться порой заменителем реальности. Меня оно тоже иногда волнует, хотя и не сильно… Знаешь, какой фильм я бы снял сейчас, будь у меня соответствующее образование?

Крупская: Очень интересно!

Ленин: Фильм о человеке, который участвует в Олимпийских играх.

Крупская: И попадается на допинге? Как-то банально. И потом – слишком уж на руку западным ненавистникам России.

Ленин: Подожди, он не попадается на допинге. Пусть он вовсе будет не из России! Это фильм совсем о другом… Спортсмен не просто участвует в Олимпийских играх, он считается в них главным фаворитом на победу! Вот объявляется забег на пять тысяч метров, наш герой в нём. Флажок, выстрел, атлеты бегут по дорожкам. Наш парень сразу же выбивается в лидеры. Тысяча метров позади, две, три, четыре… Наш стайер бежит в гордом одиночестве впереди. И вот когда до финиша остаётся сто метров, или пусть даже десять, он вдруг останавливается и пропускает всех соперников вперёд. Они финишируют один за другим, а он стоит и не двигается с места. Трибуны свистят, зрители крутят пальцем у виска, а наш герой сходит с дистанции и удаляется в раздевалку. В гордом одиночестве. Потому что на самом деле победил именно он. Потому что сумел отказаться от всех этих буржуазных иллюзий – от богатства, славы, сомнительных возможностей – и остался в душе чистым человеком. И, покинув стадион, он уходит работать на завод – простым токарем, или даже дворником в жилищно-коммунальную контору. По-моему, это в высшей степени коммунистический и даже, хоть я и не люблю религиозные аллюзии, христианский сюжет.