Владимир Набоков - Событие

Нет, моя. Оставьте, не мешайтесь {21}.

Мамочка, пожалуйста.

Когда вы пришли, Петр Николаевич, я собиралась прочитать присутствующим одну маленькую вещь, но теперь я при вас что-то не смею.

Притворство. Вам будет только приятно. Полагаю, что в молодости вы лепетали между поцелуями, как все лживые женщины.

Я давно-давно это забыла, Петр Николаевич.

Ну, читайте. Послушаем.

Итак, это называется "Воскресающий Лебедь" {22}.

Воскресающий лебедь… умирающий Лазарь {23}… Смерть вторая и заключительная… А, неплохо…

Нет, Петр Николаевич, не Лазарь: лебедь.

Виноват. Это я сам с собой. Мелькнуло. Автоматизм воображения {24}.

(Появляется в дверях и оттуда) Люба, на минутку.

Иди сюда, Алеша.

Люба!

Иди сюда. Господину Куприкову тоже будет интересно.

Как знаешь.

Входит с Куприковым и репортером. Куприков — трафаретно-живописный живописец, в плечистом пиджаке и темнейшей рубашке при светлейшем галстуке. Репортер — молодой человек с пробором и вечным пером.

Вот это Игорь Олегович Куприков {25}. Знакомьтесь. А это господин от газеты, от «Солнца»: интервьюировать.

(Любови) Честь имею… Я сообщил вашему супругу все, что мне известно.

Вот теперь… Поль! Блесни! Ты так чудно рассказывал. Поль! Ну же… Господин Куприков, Алеша, — вот мой муж тоже…

Извольте. Это случилось так. Слева, из-за угла, катилась карета "скорой помощи", справа же мчалась велосипедистка — довольно толстая дама, в красном, насколько я мог заметить, берете.

Стоп. Вы лишаетесь слова. Следующий.

Пойдем, дядя Поль, пойдем, мой хороший. Я дам тебе мармеладку.

Не понимаю, в чем дело… Что-то в нем испортилось.

(Писателю) Разрешите?

Слово предоставляется художнику Куприкову.

(Мужу) Я не знаю, почему нужно из всего этого делать какой-то кошмарный балаган. Почему ты привел этого репортера с блокнотом? Сейчас мама собирается читать. Пожалуйста, не будем больше говорить о Барбашине.

Что я могу… Оставь меня в покое. Я медленно умираю. (Гостям.) Который час? У кого-нибудь есть часы?

Все смотрят на часы.

Ровно пять. Мы вас слушаем, господин Куприков.

Я только что докладывал Алексею Максимовичу следующий факт. Передам теперь вкратце. Проходя сегодня в полтретьего через городской сад, а именно по аллее, которая кончается урной, я увидел Леонида Барбашина сидящим на зеленой скамье.

Да ну?

Он сидел неподвижно и о чем-то размышлял. Тень листвы красивыми пятнами лежала вокруг его желтых ботинок.

Хорошо… браво…

Меня он не видел, и я за ним наблюдал некоторое время из-за толстого древесного ствола, на котором кто-то вырезал — уже, впрочем, потемневшие — инициалы. Он смотрел в землю и думал тяжелую думу. Потом изменил осанку и начал смотреть в сторону, на освещенный солнцем лужок. Через минут двадцать он встал и удалился. На пустую скамью упал первый желтый лист.

Сообщение важное и прекрасно изложенное. Кто-нибудь желает по этому поводу высказаться?

Из этого я заключил, что он замышляет недоброе дело, а потому обращаюсь снова к вам, Любовь Ивановна, и к тебе, дорогой Алеша, при свидетелях, с убедительной просьбой принять максимальные предосторожности.

Да! Но какие, какие?

"Зад, — как сказал бы Шекспир, — зад из зык вещан". (Репортеру.) А что вы имеете сказать, солнце мое?

Хотелось задать несколько вопросов мадам Трощейкиной. Можно?

Выпейте лучше стакан чаю. Или рюмку коньяку?

Покорнейше благодарю. Я хотел вас спросить, так, в общих чертах, что вы перечувствовали, когда узнали?