Федерико Гарсиа Лорка - Когда пройдет пять лет

Не одеть серебром моим руки
темноглазой и гибкой подруги.
Белый шлейф поглотили трясины,
у луны мой цветок апельсинный,
а колечко, сеньор мой, колечко
в зеркалах потонуло навечно.
Не согреться шелкам моим тканым.
В них венчаться реке с океаном.

О чем ты поешь?

О смерти,
которой не знала прежде,
о сирой фате ненужной,
о слезной моей одежде.
О той кружевной рубашке,
от инея задубелой,
которой не взмыть на солнце,
как облако пены белой.
Шелка вместо теплой плоти
достанутся мертвой глине.
И шорох горячей крови
заменят осколки ливней.
Не одеть моим шелком упругим
темноглазой и гибкой подруги.

Раздарит ветер наряды:
зарю невестой оденет,
луне – чулки и подвязки,
а с терном ленты поделит.
А свой убор подвенечный
отдай в паучьи гнездовья —
пускай силки для голубок
плетут себе на здоровье.
Его никто не наденет,
и шелк, холодный, как иней,
не станет больше, не станет
живой упругостью линий.

Белый шлейф мой хоронят трясины.

Рвет луна твой цветок апельсинный.

Но я не хочу! Ты слышишь?
Шелка мои каждой складкой
зовут, чтобы их ласкали
и мучили зло и сладко.
Но где они, эти руки,
обугленные от зноя?

Не знаю. Молчи. Не знаю.

Ты лжешь. Это ты виною.
Каким ты ко мне приходишь?
Как бешеный конь с разгона —
закушен зубами ветер,
из пены морской попона?
И звонкое эхо зова
ты вдаль не послал ни разу?
Ты сонный затон под тиной,
где гнить моему атласу.
А колечко, сеньор мой, колечко…

В зеркалах потонуло навечно…

Зачем не пришел ты раньше?
Так долго она, нагая,
ждала – словно змейка ветра,
тянулась, изнемогая.

Довольно! Ступай отсюда.
Иначе я вырву с мясом
твои вензеля из нардов,
задернутые атласом.
Замолкни! Ступай на площадь
искать невинные плечи,
и пусть ночные гитары
тебе заплачут навстречу.
Никто твой шелк не наденет.

Тебя я настигну снова.
Я буду твоею тенью.
Всегда.

Никогда.

Два слова,
еще только два!..

Пустое.
Не тронут меня нимало.

Гляди же.

Что это?

Видишь?
Тайком у швеи украла.

Молочный ручей сбегает
по талому снегу шелка,
и грудь болит от ожогов —
и боль как белая пчелка.
Где сын мой? Дайте мне сына!
Мой сын. Как нежно и властно
его черты проступают
под опояской атласной!
Он твой. Это сын твой.

Сын мой.
Тот самый предел последний,
где спят на цветах сознанья
безумные птицы бредней.

А если не будет сына?
Гонимая бурей птица
не может парить.

Не может.

А если не будет сына?
Гонимая бурей барка
не может доплыть.

Не может.

Молчат дождевые струны.
И вдруг каменеет море
под гаснущий смех лагуны.

Кто же в шелк мой оденется тканый?

Та, что ждет на краю океана.

Всегда она ждет. Ты вспомнил?
Часы, и дни, и недели.
Уходит немо – как любит.
Твой сын поет в колыбели.
Но он холоднее снега,
он ждет твоей крови жадно.
Иди же скорей за нею,
нагой приведи обратно
и дай ее мне, нагую,
чтоб розой зашелестели
шелка моего наряда
на розовом теплом теле.

Я должен жить!

Но не медли.

Мой сын поет в колыбели,
но он холоднее снега
и ждет, чтоб его согрели.

Дай платьице.

Нет.

Отдай мне.
Пока вернешься с победой,
я буду петь ему песни.

Но где мне искать?

Разведай.
Иди на площадь!