Алекс Тарн - Дядя Веня

Сцены из поселенческой жизни в четырех действиях

Серебряков Александр Владимирович, отставной диссидент.

Леночка, его жена, 27 лет.

Соня, его дочь от первого брака.

ВойницкаяМария Борисовна, мать его первой жены.

ВойницкийВениамин Михайлович, ее сын.

Марина, ее подруга.

АстровМихаил Львович, врач.

Телегин, студент.

Терраса загородного дома. Виден обрыв; внизу — дорога и забор из колючей проволоки. На террасе, под пальмой, стол, сервированный для чая. Скамьи, стулья; на одной из скамей лежит гитара. Недалеко от стола качели. Третий час дня.

Марина (сырая, малоподвижная старушка, сидит около стола, вяжет носок) и Астров (ходит возле) .

Марина (наливает стакан) . Выпей чаю, Миша.

Астров (нехотя принимает стакан) . Сколько можно чаем надуваться?

Марина. Прямо уж не знаю, чем тебя и угостить. Может чего покрепче?

Астров. Нет. Рановато для водки. Да и духота проклятая. У-у-у, пекло… Ноябрь, прости Господи… Когда уже наконец дожди пойдут?

Пауза.

Тетя Марина, сколько прошло, как мы знакомы?

Марина (раздумывая) . Сколько? Дай Бог памяти… Я когда сюда в первый раз приехала? Когда?.. Ну чего ты головой крутишь? Тогда Верочка, Сонечкина мать, еще жива была, да будет земля ей пухом. Тогда мы с тобой и познакомились. Это ж значит что? сколько лет прошло? Десять? Одиннадцать? Ну вот.

Астров. Сильно я изменился с тех пор?

Марина. Да уж конечно, изменился. Что ж, только нам, старикам, стареть? Тогда ты совсем молоденький был, только-только врачом работать начал, красивый такой, застенчивый… (вздыхает) .

А теперь-то ты, конечно не тот. Задубел. Брюшко вон наклевывается. Седина. Да и пьете вы с Веней многовато. Чему ж удивляться?

Астров. Да… За что я вас, теть-Мариночка, люблю — никогда не упустите случая сказать человеку приятное… У меня подруга такая же была лет пять тому назад. Хваткая особа, надо сказать; насилу ушел.

Марина. Ну и дурак. В кои веки нашлась женщина — из тебя, шалопая, человека сделать; так нет ведь, вывернулся. Как собака на сене, ей Богу — ни себе ни людям!

Астров. Почему ж «ни себе»? Себе-то я нужен, теть-Мариночка… Только вот — что есть, то есть — старею. Не тот уже, сам чувствую. А почему? Жизнь сумасшедшая. Дежурства эти бесконечные, приемы в поликлиниках… мотаешься как цветок в проруби туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда… А тут еще и эфиопов на меня навесили. Сначала радовался — экзотика… где еще увидишь туберкулез, спид и сифилис вместе у одной восемнадцатилетней особы? А потом устал. С одной стороны, жалко их, бедных — сил нет. А с другой — сил нет на жалость. Голова кругом идет. Где я, думаю, кто я? Миклухо-Маклай долбанный или врач больничной кассы в развитом промышленном государстве начала 21-го века? Домой приезжаешь как выжатый лимон; тут бы только стакан хлопнуть, да в койку… ан нет — звонят: дите бамбой подавилось! Приезжаешь, выковыриваешь бамбу… только закончил — бип-бип, доктор, приезжайте, у папы инсульт… К полуночи заканчиваешь с папой, только прилег… куда там! — вставай, проклятьем заклейменный! Арабоны подстрелили кого-то на шоссе… Вскакиваешь, несешься, прилетаешь… а там сосед твой, приятель, булькает кровью из артерии, а рядом с ним — жена его, на которую ты еще вчера планы строил — уже и не булькает, кончено. Точка. Смерть. Сядешь в кювет, смотришь на руки свои окровавленные и думаешь: наяву это все или нет? Со мною или с кем-то другим? Может, это кино такое страшное по голливудскому каналу, и не кровь это вовсе, а томатный сок? Не поверишь, один раз даже лизнул, не удержался.

Пауза.

А ты говоришь — седина… задубел… Как же тут не состариться?

Марина. Бог тебе в помощь, Мишенька… Но жениться все равно надо. Одному-то труднее.

Входит Войницкий.

Войницкий (зевает и потягивается, держась за спину) . Чушь!.. (опять зевает и садится на скамейку, осторожно сгибая и разгибая ноги) . Чушь мохнатая!.. Одному — легче. Как вы все мне надоели! Особенно — радикулит…

Марина. А ты пойди еще вздремни. Недоспал, что ли?

Войницкий (после паузы, сопровождаемой неясным бурчанием) . Чушь!

Астров. Ты бы Веня, в самом деле… Сколько можно дрыхнуть? Сон, он ведь как наркотик — привыкаешь. Эдак ты, чего доброго, от передозы помрешь.