Тахави Ахтанов - Избранное в двух томах. Том первый

Добрушин худощав, долговяз, слегка горбится. В движениях не столько солдатской собранности, сколько природной живости. Лицо без морщин, но какое-то оно истертое, изношенное. Повадки — кошачьи. По виду трудно определить его возраст — в иной день дашь лет тридцать, а в иной и все сорок.

И ничто не запоминается в нем: ни голос, ни фигура, ни черты лица. Он как-то стирается, выскальзывает из памяти. И только взгляд у Добрушина особенный — настороженный, ласковый, будто гладит тебя Добрушин своим взглядом. «Ну ты, надо думать, великие виды повидал на своем веку», — усмехнулся Мурат. Ему не хотелось посылать Добрушина.

Он сказал:

— Ты потерял бойца, с тебя довольно. Постарайся сберечь остальных. Другого пошлем.

Поразмыслив, Мурат остановился на помощнике командира взвода старшем сержанте Зеленине. Знал он его мало, но все-таки знал. Этот молодой человек, хрупкий с виду, с маленьким лицом, со светлыми волосами, казался ему расторопным. Любое поручение он выполнял добросовестно.

Мурат вернулся в свой вагон. Там еще не спали. Чувствовалось — настроение упало. На столе мерцала единственная свеча. Купцианов сидел на краю своих нар. Мурат коротко ответил на его вопрос об отставшем солдате, снял фуражку и подошел к двери, подставляя лоб ветру. Огни станции, светившие, как яркие звезды, погасли в ночи. Эшелон двигался в темноте. Мурат задумался. Случай с Шожебаевым — скверный случай. Он засел в душе, как заноза. Но не это главное. Главное в том, что вся прошлая, еще вчера волновавшая его жизнь осталась за перевалом. Впереди новый перевал. Он еще не знает, что его ждет, знает только, что начинается новый трудный переход. И вот на перевале от одной жизни к другой он видит прожитое, как торопливо прочитанную книгу.

Мурату недавно исполнилось тридцать два года. Когда он оглядывался на свою прошедшую жизнь, им неизменно овладевали два противоречивых чувства. Кажется, только вчера, босоногий, носился он по аулу, играл в альчики, потом учился в интернате. И вот не успел оглянуться — уже взрослый человек, офицер, командир батальона. И недавно это было и будто очень давно. Открытая степь за аулом, где они играли в альчики; маленький каменистый косогор, прозванный Тастумсык (каменная морда), вплотную подошедший к реке Жандыз, на который они не раз взбирались; низкие землянки, рассыпавшиеся по берегам реки, — все это, как живое, стоит перед глазами... Кобыла, в летний знойный день стоящая по колено в воде, из-за густой камышовой заросли видны только уши и хвост, которым она обмахивается. До сих пор Мурат слышит крик играющих в воде детей. Прибрежная трава у Жандыза летом высыхает, образуя сплошное поле корочек. Они, как иголки, вонзаются в потрескавшиеся, словно ножом изрезанные ступни и пальцы. Ведь это было только вчера?

Нет, не вчера — далеко, далеко в прошлом лежит его детство. За многими перевалами. Мурат рано распрощался с ним. Была хмурая осень, когда он отошел от ребячьих игр. Отец возил сено, скошенное на равнине за Тастумсыком, и брал сына с собой. Зимой, когда окреп лед, на озере Жандыз рубили камыш. Конечно, Мурат сам не мог рубить, он собирал срубленное отцом. По ту сторону Жандыза, сливаясь вдалеке с возвышенностью, распростерлась широкая равнина Итолген, и над этой равниной нависла тяжелая, сине-свинцовая туча.

Угрюмая эта туча, открытая равнина, по которой мела поземка, тревожили душу ребенка.

Казалось, весь мир дрожит, иззябнув на стуже. А тут еще и отец приговаривает, поглядывая на небо: «Плохие приметы, нехорошая будет зима». И качает головой.

В тот год отец рано загнал овец в хлев. Не только овцы, но и лошади с трудом добывали себе подножный корм. Мурат с ужасом глядел на окровавленную ногу своего любимца — гнедого с белой звездочкой жеребца-трехлетка. Плача, мальчик спрашивал: «Кто, кто изрезал ногу моему Кунани?»

В этот же год он узнал, что такое джут, раньше это страшное слово он слышал только от старших. В его детское сознание джут вошел картиной безысходного бедствия: в казане кипит жидкая, без всякой приправы похлебка, трехлеток с белой отметиной лежит на земле, истощенный, с выпирающими под кожей ребрами, бедность глядит изо всех углов. Выходя из дому, Мурат видел обледенелую землю; как живое существо, изнуренное голодом, она не в силах сбросить с себя покрывавшую ее корку льда. В этот страшный год не видно и кругленьких рябчиков, которые обычно стаями слетаются на гумно. Скотные дворы заброшены, а в прошлые годы несло от них запахом сена и навоза. Вместо теплого, дымящегося навоза кое-где валяются застывшие катышки.