Том Стоппард - Берег Утопии

Полевой (ужален). А что вы предлагаете, Герцен, вы и ваш кружок? Социализм? Анархизм? Республиканизм?

Герцен. Да. Мы отвергли наше право быть надсмотрщиками в стране узников. Здесь дышать нечем, никакого движения. Слово стало поступком, мысль – действием. За них карают строже, как за преступление. Мы – революционеры с тайным арсеналом социальных теорий, а вы такой же старомодный консерватор, как и те, с кем вы сражаетесь всю вашу жизнь.

Полевой глубоко оскорблен.

Полевой. Ах вот как. Что ж, когда-нибудь и с вами произойдет то же самое… Появится некий молодой человек и с улыбкой скажет: «Проваливайте, вы отстали от жизни!..» Что ж, готов оказать вам такую услугу. Примите мое почтение, сударь…

Герцен (сокрушенно). А вы мне, господин Полевой, поверьте.

Полевой поспешно уходит.

(Оборачиваясь.) Этот по-прежнему там ходит… как волк в засаде, голодный волк… Ему не помешало бы новое пальто.

Станкевич (не обращая внимания, смотрит по сторонам). Да… ты прав… что-то не так… Солнце светит, как летом, а лед на катке не тает. День состоит из разных дней, он не подчиняется смене времен года. (Оборачиваясь.) Нет… это он меня дожидается. (Герцену.) Знаешь, напрасно ты обидел Полевого. Политические убеждения – это всего лишь мимолетные призраки в кажущемся мире.

Герцен (вежливо). Надеюсь, ты скоро поправишься. (Оборачивается.) Может быть, тебе сходить к нему? Узнать, что ему нужно? (Он доедает мороженое и кладет деньги на стол.) Что нам делать с Россией? Тебя, Станкевич, я в расчет не беру, но что делать? Ты помнишь Сунгурова? Когда Сунгурова везли в Сибирь, он ухитрился сбежать из-под конвоя… Полиция вышла на его след, он понял, что выхода нет, и перерезал себе горло, но не до конца… Разумеется, его снова судили и отправили на рудники, конфисковав все имущество. Это имущество состояло из семисот душ. Что не так на картине? Да ничего. Просто это Россия. Поместье здесь измеряется не в десятинах, а в количестве взрослых крепостных душ мужского пола. И борцом за перемены здесь становится не взбунтовавшийся раб, а раскаявшийся рабовладелец. Поразительная страна! Нужен был Наполеон, чтобы затащить нас в Европу. Только после этого от стыда за Россию, за самих себя мысли о реформах забродили в головах у возвращающихся офицеров. Мне было тринадцать лет, когда случилось декабрьское восстание. Однажды, вскоре после того, как царь отпраздновал свою коронацию казнью декабристов, отец повез меня и Огарева прокатиться за город. До знакомства с Ником мне казалось, что во всей России нет второго такого мальчика, как я. В Лужниках мы переехали через реку. Вдвоем мы побежали вверх, на Воробьевы горы. Садилось солнце, купола и крыши блестели, город расстилался перед нами. И мы вдруг обнялись и дали клятву посвятить нашу жизнь мщению за декабристов и даже пожертвовать ею, если потребуется. Это был самый важный момент в моей жизни.

Станкевич. У меня так было, когда я прочел «Систему трансцендентального идеализма» Шеллинга.

Герцен. Не сомневаюсь.

Станкевич. Реформы не могут прийти сверху или снизу, а только изнутри. То, что ты считаешь реальностью, – это всего лишь тень на стене пещеры. (Поднимает руку, прощаясь.) Довстречи.

Герцен (холодно). Если она когда-нибудь состоится.

Они расстаются, и Герцен уходит. Входит Белинский. Он похож на нищего, которым, в сущности, и является. Он крайне нуждается в новом пальто. Он взволнован.

Белинский (зовет). Станкевич! Наконец-то хорошие новости. Надеждин предлагает мне работу в «Телескопе». Шестьдесят четыре рубля в месяц.

Станкевич. На это не проживешь.

Белинский. До сих пор я обходился и без этого.

Станкевич. По тебе видно, что обходился. Но жить на это нельзя.

Белинский. А что мне делать?

Станкевич. Стань… художником. Или философом. Теперь все зависит от художников и философов. Великим художникам дано выразить то, что невозможно объяснить, а философам – найти этому объяснение.

Белинский. Но я хочу быть литературным критиком.

Станкевич. Это работа для тех, чья вторая книга не оправдала ожиданий. У Надеждина за свои шестьдесят четыре рубля ты будешь рецензировать по двадцать книг в месяц: поваренные книги, сборники анекдотов, путеводители.

Белинский. Нет, я буду переводить для «Телескопа» французские романы… Я сейчас перевожу Поля де Кока.

Станкевич. Ах, так ты будешь переводчиком. Это совершенно другое дело! Благородное занятие.