Том Стоппард - Берег Утопии

Пока Александр говорит, он выходит на веранду, где в поле его зрения попадает Варенька.

Да, и ты подстрекал Вареньку бросить законного мужа, которого она сама выбрала, а затем снова подстрекал ее, когда она пыталась помириться с ним, и так до тех пор, пока она чуть голову не потеряла, и теперь она тоже должна ехать и вместе с сыном пить удивительную немецкую водопроводную воду. Дьяков – святая простота – отпустил ее, но теперь, когда я вижу, что вы задумали все это вместе…

Варенька пытается возразить. Михаил кидается в кресло и зажимает голову руками. Александр направляется к костру.

…будь я проклят, если хоть раз еще заплачу за твое упрямство. Ты не поедешь в Берлин. Это мое последнее слово.

Александр уходит. Варенька идет вслед за Михаилом.

Варенька. Зачем тебе понадобилось просить его именно сегодня?

Михаил. От Николая пришло письмо. Дело плохо.

Пауза.

Варенька. Говори.

Михаил. Он больше не может одалживать мне деньги. Тебе придется ехать одной.

Александра просовывает голову в дверь.

Александра (возбужденно). Готово!

Она исчезает. Варенька начинает хохотать в истерическом облегчении.

Михаил. Что же нам делать?

Варенька. Мы не должны подавать вида. Сегодня все должно быть чудесно.

Варенька уходит. В сад входит Тургенев: сцены накладываются одна на другую.

Михаил. Dahin! Dahin! Lass uns ziehn! [19] (Уходит вслед за Варенькой.)

Татьяна присоединяется в саду к Тургеневу. Ему 23 года. Он двухметрового роста. Голос у него на редкость высокого тембра.

Тургенев. Да, два раза, даже три, считая в гробу… Первый раз я и не знал, что это Пушкин. Это было на вечере у Плетнева. Он как раз собирался уходить, когда я вошел. Он был уже в плаще и цилиндре. Второй раз я его видел на концерте у Энгельгардта. Он стоял, прислонившись к косяку, и с презрением смотрел по сторонам. Я уставился на него, и он поймал мой взгляд и отошел с выражением досады на лице. Я думал, что это из-за меня, но я льстил себе. У него тогда были более серьезные поводы для досады – это было всего за несколько дней до дуэли. Я был мальчишкой – пять лет назад мне было восемнадцать, – Пушкин для меня был полубогом.

Татьяна. Вы писатель?

Тургенев. Нет. Я считал себя писателем. («Стреляет» пальцем в пролетающую птицу. Смеется.)Я охотник. (Пауза.) Но я бы хотел когда-нибудь написать сносное стихотворение. Завтра, например. Здесь так хорошо. Хоть оставайся.

Татьяна (слишком скоро). Оставайтесь. (Пауза.) Михаил написал: «Иван Тургенев мне брат…»

Тургенев. На Унтер-ден-Линден, по дороге к нашему любимому кафе, Михаил описывал мне каждый уголок Премухина. Он только и говорит что о доме.

Татьяна. Здесь он только делал, что говорил о том, как поедет в Берлин. В то время там был Станкевич, и Михаил несколько лет искал денег, чтобы поехать туда. А когда он приехал, то узнал, что Николай за месяц до того скончался в Италии.

Тургенев. Ничего себе оказалось лечение. Такая смерть ничего не вызывает, кроме злости. Рядом с ней смерть Пушкина – комедия.

Татьяна изумлена и подавлена.

Абсурд. Это было бы смешно, если бы не было так грустно. Ни в одном сословии, кроме нашего, не считается нормальным поведением с мрачным видом выйти на снег и разрядить друг в друга пистолеты просто потому, что, если верить анонимному писаке, женщина, которая когда-то волновала в тебе кровь, а теперь лишь раздражает тебя, увлечена человеком, который пока еще находится на первой стадии. Если бы мы жили где-нибудь на Сандвичевых островах, то мишенью для насмешек был бы соблазнитель, в то время как довольный муж угощал бы друзей сигарами… (Пауза.) Но Белая Смерть, бесчувственная, как слепой червь, проникает в грудь молодых и смелых и кормится их кровью и дыханием… Каковы им теперь все эти модные слова, которые по-немецки звучат еще более благородно, чем по-русски: универсальность, вечность, абсолют, трансцендентность? Как все эти умники должны краснеть и ежиться, видя вокруг себя лишь смерть от кашля и изнеможения… (Он понимает, что Татьяна расстроена.) Конечно, конечно – я так неловок.

Татьяна. В это время дня, в саду, я всегда думаю о Любе… Как-то, незадолго до ее смерти, Михаил развел костер, вот в той роще, и мы вывезли Любовь в карете, словно королеву на бал… а я сварила в тазу глинтвейн…

Из-за сцены доносятся звуки и отсветы костра.

Любовь полулежит на постели, сооруженной на повозке, которую вывозят на сцену Михаил, Варенька и Александра – все трое в приподнятом настроении. Варвара суетится около Любови.