Владимир Голышев: БАРНАУЛЬСКИЙ НАТАРИЗ

Гермоген и Илиодор уходят.

Там же. Феофан подводит к Распутину княжен-черногорок.

Феофан: Позволь представить тебе, Григорий: Стана и Милица – супруги великих князей. Мои духовные чада. Глубоко интересуются религиозными вопросами.

Стана(высокопарно) : Помолись о наших грешных душах, брат во Христе.

Милица(поясняет, обращаясь к публике) : Во Христе все друг другу, как из одной семьи.

Распутин молча сгребает Стану в охапку и троекратно смачно целует в щеки.

Распутин(весело) : Ух ты, кака́ черке́шенка у меня!

То же самое делает с оторопевшей Милицей.

Уж и не знаю: которая из вас краше, сестрицы мои!

Распутин садиться и, ничуть не теряя веселости, вопросительно смотрит на присутствующих. Княжны застыли, как парализованные. Феофан потрясен едва ли не больше, чем они. Князья стоят с раскрытыми ртами.

Распутин(мнется) : Вы простите, девицы красные, мож я чего не понял. Сказано ж "брат". Вот я по простоте и… Или в вашей земле братьёв не особо жалуют?

Первой выходит из оцепенения Стана. Она на всякий случай крепко берет Николая Николаевича под руку и хладнокровно комментирует происшедшее в своей "фирменной" высокопарной манере.

Стана: Низкий тебе поклон за науку, Григорий! (мужу) Мы давно уже привыкли употреблять некоторые святые для всякого христианина слова, не сообразуясь с их изначальным значением. И только святая душа, не поврежденная грехом, имеет способность слышать всякое слово в его первозданности.

Милица поняла мысль сестры и сходу подхватывает.

Милица(поясняет, обращаясь к публике) : "Брат" – это слово Божества! Как мы не умеем помина́ть сколько много оно накладывает на нас!

Наконец доходит и до мужей.

Николай Николаевич(с громким раскатистым хохотом "старого солдата") : Ну ты, брат, задал нам перцу! Дай-ка я тебя…

Обнимает Распутина и смачно целует его три раза.

(брату) Петр, давай. Не мандражируй!

Петр Николаевич обнимает Распутина и с легкой гримасой брезгливости осторожно касается своей щекой его щеки.

Николай Николаевич(подбадривает) : Давай, давай! Не отравишься…

Единственный, кто не принял такого объяснения – Феофан. Он явно смущен – переминается с ноги на ногу, треплет бороду, в сторону Распутина старается не смотреть. Феофан мучительно ищет удобоваримое объяснение увиденному. В итоге, опустив глаза и заикаясь, говорит то, во что сам не верит.

Феофан: Из святоотеческой письменности известны случаи, да… Бывало, что поведение подвижников высокой духовной жизни смущало неподготовленных людей… Но это было для их же пользы… их же пользы…

Неуверенно благословляет собрание, неловко кланяется и, не прощаясь, уходит. На него никто не обращает внимания. Все возбуждены и взволнованы происшедшим. Петр Николаевич, успешно пройдя "экзекуцию", расслабился, сел на стул нога на ногу, извлек и изящного портсигара папиросу и принялся стучать мундштуком по коробке. В качестве моральной компенсации за пережитое он решил затеять полемику с Распутиным, в которой рассчитывает легко победить.

Петр Николаевич(Распутину) : Ну а как быть со словом "раб"? Говорят же "раб Божий". Получается, православных следует прижигать калёным железом и в цепях отправлять на галеры (прыскает) .

Распутин: Тут штука не в том, что "раб". Тут главно дело – "Божий".

Берет стул. Усаживается напротив оппонента.

Вот ты, ми́лай, небось, мнишь, что сам себе господин?

Петр Николаевич(с вызовом) : Отчего же, я закон о престолонаследии вполне признаю и первенство племянника своего Николая Александровича отнюдь не оспариваю. В каком-то смысле, я, (мнется) как и все подданные Российской империи, его, Николая Александровича, если хотите (мнется)… Да, "раб".

Николай Николаевич заерзал на своем месте – вроде как, засобирался вставить свое веское слово в заявление брата, но в последний момент передумал.

Распутин(насмешливо) : Да нет, ми́лай. Господ у тебя – что грязи в распутицу. И кажный власть над тобой имеет поболе племя́нниковой. Вот хоть папироска энта (кивает на папиросу в руке великого князя) .

Петр перестает стучать мундштуком по портсигару и нервно крутит папиросу в пальцах, будто силится разглядеть – где в ней затаился его господин.