Тьен. А я устал задавать тебе вопросы. Сейчас я выстрою бойцов, и вы можете вручить им цветы. После этого я разрешу товарищу Миню разговаривать с тобой тридцать минут. За это время ты скажешь ему все, чтобы он не волновался по личным вопросам. (Подходит к Николаю.)
Чань идет к девушкам, Тьен возвращается на площадку. Николай отходит в сторону.
Тьен. Становись!
Бойцы выстраиваются в одну шеренгу.
Смир-но! Вольно! Предоставляю слово товарищу... (Оглядывается.)
Чань (тихо) . Чань.
Тьен. Чань.
Чань. Мы принесли вам цветы и желаем больших успехов в боевой подготовке, чтобы вы могли громить проклятых американских интервентов. (Подходит к Николаю, вручает ему цветы.) Спасибо советскому народу за помощь!
Николай. А вам спасибо за привет и за цветы!
Чань (девушкам, с жестом) . Вручайте.
Девушки вручают цветы бойцам.
(Подходит к Тьену.) Это вам, товарищ командир.
(С последним букетом подходит к Миню.) А это вам, товарищ Минь.
Тьен. Разойдись!
Часть бойцов расходится, другие возвращаются к ракетной установке.
Минь (Николаю) . Товарищ Николай, это моя невеста, санинструктор Чань, которую я очень люблю.
Николай (к Чань) . Рад познакомиться с вами.
Чань. А я с вами.
Минь. У товарища Николая осталась в Москве невеста
Николай. Мы еще вместе сыграем наши свадьбы. Правда, товарищ Минь?
Минь. Правда, товарищ Николай.
Завыла сирена.
Тьен. Воздушная тревога!
Минь и бойцы убегают. Все занимают свои места. Воет сирена.
Затемнение
Картина вторая
Ведущий (на просцениуме) .
Тревога! Тревога во всем мире!
В огромных домищах и маленьких хижинах!
Тревога отмеривает версты и мили!
Тревога в душах, войной обиженных!
Что американцам надо на землях Вьетнама?
Под синим небом, солнцем залитым?!
Там кричат ребятишки:
— Мама! Мама! —
Ползая среди раненых и убитых.
Кто дал право на головы крохам
Сбрасывать бомбы тысячекилограммовые?
Какими векселями оплатят кровь они,
Пролитую на землях Вьетнама?
Мы не можем сказать: — Пусть себе! Спишется!
Все равно, мол, не победить.
Нет! Те, кто дышит, кому еще дышится,
Мира хотят, любить хотят и спокойно жить!
Они думали: ужасом схватят за горло,
На землю кинут в джунгли ребристые...
А вышло: самих страхом расперло
В их городах с мостовыми чистыми,
С их аллеями, парками, стритами,
Маленькими и большими Бродвеями,
Куда в гробах оцинкованных убитые
Летят, в черную пыль развеянные.
Свет гаснет.
Открывается занавес. На сцене — квартира Брайенов в Лос-Анджелесе. Стена, на которой в черной рамке висит портрет Дэвида. В стороне от портрета на стене — боксерские перчатки, на другой стороне — два скрещенных весла. Через черные шторы бьют яркие солнечные лучи. Около портрета в трауре скорбно стоит Элизабет Брайен. Доносится ультрасовременная американская музыка, тихо и глухо, но ее слышно. Мелодия эта будет звучать все время, врываясь, как черная буря, в дом скорби и печали.
Входит Роберт. Останавливается.
Роберт. Мама. Мама.
Элизабет не оборачивается.
Мама.
Элизабет поднимает голову. Оглядывается, прикладывает палец к губам.
Мама.
Звучит мелодия. Элизабет плачет.
(Подходит к ней.) Мама, мама... Не надо... Что же теперь сделаешь? Что теперь сделаешь? Не надо плакать.
Элизабет. Я не плачу.
Роберт. Ты плачешь, мама... Ты все время плачешь.
Элизабет. Я ничего не могу с собой сделать. Ничего...
Роберт. Надо собраться с силами... Жизнь продолжается.
Элизабет. Я устала жить... Я не могу больше так жить... Я не хочу так жить!
Роберт. Мама, мама! Я все бросил. Вылетел первым самолетом, чтобы успеть к похоронам.
Элизабет. Какие похороны?! От него ничего не осталось, ничего, даже пепла... Он кремирован, как ангел, в чужом небе.
Роберт. Зачем он там оказался?
Элизабет. Он не один в этом небе. (Плачет.)
Роберт. Не надо, мама, не надо...
Элизабет. Я не плачу.
Входит Луиза. Роберт и Элизабет замолкают. Луиза подходит к портрету. Осторожно гладит боксерские перчатки, весла...
Роберт. Луиза.
Читать дальше