Леонид Зорин: Варшавская мелодия

ГЕЛЯ. Здравствуй.

ВИКТОР. Хорошо бы, если б ты повернулась и подошла.

ГЕЛЯ. Вот я повернулась.

ВИКТОР. Пан ждет. Пан нервничает.

ГЕЛЯ. У меня смертельно болит голова.

ВИКТОР. Надо что-нибудь принять и лечь.

ГЕЛЯ. Я принимала и ложилась.

ВИКТОР. Грелку с горячей водой к затылку — и ты воскреснешь. Для жизни и ее радостей.

ГЕЛЯ. Ты — после дегустации?

ВИКТОР. Было дело. (Поднимает ноты.) Это — твои ноты?

Геля кивает.

И — эти?

ГЕЛЯ. И эти — мои.

ВИКТОР. Целая программа. Можешь давать концерты. Черт возьми, какое будущее меня ожидает! Вино, музыка и любовь.

ГЕЛЯ. Кажется, я снова трезвей тебя.

ВИКТОР. Как всегда. Однако ты уже недовольна. Что будет, когда я стану твоим мужем?

ГЕЛЯ. Ты еще хочешь им стать?

ВИКТОР. И не позже чем через неделю. Довольно мне слушать Ваше Польское Величество. Я ли не был покорнейшим верноподданным? Сначала ты говоришь, что мы должны сдать сессии. Я подчиняюсь. После сессий ты ведешь меня за город, ходить на лыжах. Ты рассудила, что нам нужно привыкнуть друг к другу. Я знаю, что, слава богу, никогда к тебе не привыкну, но так хочешь ты, и я опять подчиняюсь. Десять дней мы живем на турбазе, и я кротко уступаю тебе лыжню. Не спорю — прекрасные десять дней, но мне их отравила неопределенность моего положения. Что делать, я — современный человек. Для счастья мне нужно удостоверение.

ГЕЛЯ. Напрасно ты думаешь, что это шутки.

ВИКТОР. Какие шутки! Я восстал. Я хочу, чтоб меня называли пан-млоды. Перевести? По-польски это значит — новобрачный.

ГЕЛЯ. Ты ни о чем не слышал?

ВИКТОР. Нет. С утра поглощен самоанализом.

ГЕЛЯ. Тебе никто ничего не сказал?

ВИКТОР. Какие-нибудь новости? У них? Или у нас?

ГЕЛЯ. У нас.

ВИКТОР. Асю увезли в Дагестан?

ГЕЛЯ. Издан новый закон.

ВИКТОР. И что же он утверждает?

ГЕЛЯ. Он воспрещает. Браки с иностранцами. С пятнадцатого февраля.

ВИКТОР. Ну и… что? Это ж не может к нам относиться.

ГЕЛЯ. Можно узнать — почему?

ВИКТОР. Мы же любим друг друга.

ГЕЛЯ(вспылив) . Ты — глупец. (Пауза.) Прости, прости меня, я не слышу сама себя.

ВИКТОР. Убежден, отвечаю тебе головой — здесь будет индивидуальный подход. Очевидно, были легкомысленные решения, а потом неприятности, дипломатическая переписка. Черт его знает, что нам известно? Но ведь можно же объяснить, втолковать… Когда увидят, что два человека просто не могут — один без другого… (Обнимает ее.) Не волнуйся… Прошу тебя… не волнуйся… Мы ведь живем в двадцатом веке.

ГЕЛЯ. Так. Ты прав. Мы живем в двадцатом веке. Это очень разнообразный век. Когда можно за несколько часов оказываться на другом конце мира — это двадцатый век. И когда в Испанию съезжаются антифашисты со всей земли — это двадцатый век. И когда от Варшавы ничего не остается, а моя подруга однажды выходит на улицу с желтой звездой на рукаве — это тоже двадцатый век.

ВИКТОР. И когда Гитлер подыхает в своем подвале — это двадцатый век.

ГЕЛЯ. И когда он однажды появится снова — это тоже будет двадцатый век. Ты говорил, я привыкла бояться. Да, я боюсь, боюсь, боюсь.

ВИКТОР. Чего ж ты боишься? Ведь я с тобой. О, черт! Вот она — твоя трезвость. Если б ты слушалась меня, мы бы уже были женаты.

ГЕЛЯ. Если б не моя трезвость, ты бы попал в трудное положение.

ВИКТОР. А сейчас мое положение легче?!

ГЕЛЯ. Почему же ты на меня кричишь?

ВИКТОР. Что делать? Что делать?

ГЕЛЯ. Витек, единственный мой… придумай. Придумай что-нибудь. Ты счастливчик. Тебе все удается. Ты всегда умел хорошо придумывать. Я умоляю тебя, придумай.

ВИКТОР. Да, да. Я придумаю. Я придумаю…

Свет гаснет.

Вновь — свет. Улица. Геля. Появляется Виктор. Она бросается к нему. Уходят.

Свет гаснет и сразу же вспыхивает вновь. Улица. Геля. Она нервно ходит взад-вперед. Появляется Виктор. Они молча смотрят друг на друга. Потом он берет ее под руку и уводит.

Свет гаснет и сразу же зажигается. Улица. Теперь ждет Виктор. Медленно появляется Геля. Не останавливаясь, проходит мимо. Чуть помедлив, он следует за ней.

Свет гаснет. Слышен слегка измененный записью голос Виктора: