Хосе Мария Вальдо Эчегарай-и-Эйсагирре - Великий Галеотто

Эрнесто.Нет. Не безобразнее нас с вами. Ее нельзя назвать ни дурной, ни хорошей. Отталкивающего в ней тоже ничего нет.

Дон Хулиан.Так в чем же дело?

Эрнесто.А в том, что эта сила, это действующее лицо физически не поместится на сцене.

Дон Хулиан.Господь с тобой! Неужели ты пишешь мифологическую драму с титанами?

Эрнесто.Пожалуй.

Дон Хулиан.Так расскажи!

Эрнесто.Это действующее лицо... весь мир! Величи­на изрядная!

Дон Хулиан.Весь мир! Тогда ты, конечно, прав. Мир не поместится в театре. Эта истина бесспорная.

Эрнесто.Вот видите, я прав!

Дон Хулиан.Не совсем. Весь мир сводится к ряду типов, характеров. Я мало в этом понимаю, но знаю, что есть такой прием.

Эрнесто.Совершенно верно. Однако в моей драме это невозможно.

Дон Хулиан.Почему?

Эрнесто.По многим причинам.

Дон Хулиан.Укажи хоть некоторые!

Эрнесто.Видите ли, каждый из тех, кто составляет толпу, каждая голова стоглавого чудовища, этого современного титана, которого я называю весь мир, появляется в моей драме на один миг. И произносит одно слово, бросает один взгляд, или просто улыбнется, или сделает что-нибудь не из злобы, а просто так равнодушно, рассеянно.

Дон Хулиан.И что же?

Эрнесто.Эти случайные слова, беглые взгляды, равнодушные улыбки, тихий шепот, ничтожные придирки собираются в фокусе, и происходит пожар, взрыв, катастрофа. Если я изображу толпу несколькими типами, то мне придется придать каждому те черты, которые на самом деле распределены между многими, а это совсем другое дело. На сцену выйдут типы отталкивающие, неестественные, злобные без всяких на то причин. Подумают еще, будто я изображаю дурное, испорченное, жестокое общество. Между тем я хочу только показать, что всякий, хотя бы самый незначительный поступок значителен, и когда жизнь суммирует их, возможны весьма серьезные последствия.

Дон Хулиан.Погоди! Слишком много метафизики! И луч истины теряется среди туч. Впрочем, тебе виднее. Мое дело — векселя, платежи, учет, бухгалтерия.

Эрнесто.Неправда! В вас так много чуткости, а это главное.

Дон Хулиан.Спасибо на добром слове, Эрнесто!

Эрнесто.Теперь вы понимаете, что я прав?

Дон Хулиан.Вовсе нет. Трудности преодолимы.

Эрнесто.Если бы только это!

Дон Хулиан.А что еще?

Эрнесто.Скажите, что, по-вашему, создает драматическую напряженность?

Дон Хулиан.Я не знаю, что ты называешь драматической напряженностью; но мне нравятся драмы, в которых говорится о любви и, в особенности, о несчастной любви, счастливую я вижу каждый день у себя дома.

Эрнесто.Прекрасно! Но в моей драме почти нет любовной интриги.

Дон Хулиан.Вот это плохо, из рук вон плохо! В таком случае твоя пьеса никого не заинтересует.

Эрнесто.Я же говорил вам! Впрочем, можно вставить любовь и даже ревность.

Дон Хулиан.Если так, то при хорошо разработанной интриге, каком-нибудь эффектном повороте событий...

Эрнесто.Нет! Все должно быть просто, обыденно... Ведь драма не проявляется внешним образом. Она разыгрывается в думах персонажей, развивается медленно; сегодня завладевает мыслью, завтра — частицей сердца и мало-помалу подтачивает волю.

Дон Хулиан.Как же это проявляется? Как выражается внутреннее разрушение? Как зритель узнает о нем? Может, ему придется целый вечер улавливать то взгляд, то вздох, то случайную фразу? Если так, это неинтересно. Чтобы это оценить, надо быть философом.

Эрнесто.Вот именно. Вы повторяете мои мысли.

Дон Хулиан.Я вовсе не хочу тебя обескураживать. Ты сам знаешь что делать. И пусть пьеса поначалу кажется скучной, неинтересной... ведь в конце концов случится катастрофа... взрыв...

Эрнесто.Пожалуй... когда опустится занавес.

Дон Хулиан.Значит, настоящая драма начнется, когда твоя пьеса закончится?

Эрнесто.Почти что так.

Дон Хулиан.Тогда тебе нужно написать еще одну драму, которая начнется, когда кончится первая. Судя по твоим объяснениям, первая не стоит труда, ты зря мучаешься.

Эрнесто.Наверно.

Дон Хулиан.Значит, твоя идея — одно дело, а логика твоей идеи — другое! Как ты назовешь пьесу?

Эрнесто.У нее не может быть заглавия.