Эрнест Хемингуэй: Пятая колонна

Дороти. Зачем такой пессимизм, милый, сейчас, когда мы только начинаем нашу совместную жизнь.

Филип. Нашу… что?

Дороти. Нашу совместную жизнь. Филип, неужели тебе не хотелось бы поселиться в каком-нибудь местечке вроде Сен-Тропез 16, – то есть вроде прежнего Сен-Тропез, – и жить там долго-долго мирной счастливой жизнью, – много гулять, и купаться, и иметь детей, и наслаждаться счастьем, и все такое? Я серьезно говорю. Неужели тебе не хочется, чтобы все это кончилось? Война; и революция, и все прочее?

Филип. А будет у нас «Континентал дейли мейл» к завтраку? И бриоши, и свежее клубничное варенье?

Дороти. Милый, у нас будет даже яичница с ветчиной, а ты, если хочешь, можешь выписать «Морнинг пост». И все будут говорить нам Messieur-Dame 17.

Филип. «Морнинг пост» только что перестала выходить.

Дороти. Ах, Филип, как с тобой трудно. Мне хотелось, чтоб у нас была такая счастливая жизнь. Разве ты не хочешь иметь детей? Они будут играть в Люксембургском саду, и гонять обруч и пускать кораблики.

Филип. И ты будешь им показывать карту. Или нет: лучше даже глобус. «Видите, детки»; мальчика мы назовем Дерек, это самое безобразное имя, какое я только знаю. Ты скажешь: «Видишь, Дерек? Вот это Вампу. Следи за моим пальцем, и я покажу тебе, где теперь папочка». А Дерек скажет: «Да, мамочка. А я когда-нибудь видел папочку?»

Дороти. Нет, нет. Вовсе так не будет. Просто мы будем жить в каком-нибудь красивом уголке, и ты будешь писать.

Филип. Что?

Дороти. Что угодно. Романы и статьи, а может быть, книгу об этой войне.

Филип. Приятная будет книга. Особенно если издать ее с иллюстрациями.

Дороти. Или ты бы мог подучиться и написать книгу о политике. Я слышала, что книги о политике всегда нарасхват.

Филип(звонит) . Не сомневаюсь.

Дороти. Или ты бы мог подучиться и написать книгу о диалектике. Всякая новая книга о диалектике отлично расходится.

Филип. Неужели?

Дороти. Но, Филип, милый, ты должен прежде всего еще здесь найти какое-нибудь приличное занятие и бросить это невозможное, бессмысленное времяпрепровождение.

Филип. Я где-то читал, но до сих пор не имел случая проверить: скажи, правда ли, что, когда американке понравится мужчина, она прежде всего заставляет его от чего-нибудь отказаться? От привычки пить виски, или курить виргинский табак, или носить гетры, или охотиться, или еще что-нибудь.

Дороти. Нет, Филип. Дело просто в том, что ты – очень серьезная проблема для любой женщины.

Филип. Надеюсь.

Дороти. И я вовсе не хочу, чтобы ты от чего-нибудь отказывался. Напротив, я хочу, чтоб ты за что-нибудь взялся.

Филип. Хорошо. (Целует ее.) Я так и сделаю. Ну, а теперь завтракай. Я пойду к себе, мне нужно позвонить по телефону.

Дороти. Филип, не уходи…

Филип. Я сейчас же вернусь, милая. И буду страшно серьезным.

Дороти. Ты знаешь, что ты сказал?

Филип. Конечно.

Дороти(очень радостно) . Ты сказал – милая.

Филип. Я знал, что это заразительно, но не думал, что до такой степени. Прости, дорогая.

Дороти. Дорогая– тоже неплохое слово.

Филип. Ну тогда до свидания, – мм – любимая.

Дороти. Любимая, – ах ты, милый!

Филип. До свидания, товарищ.

Дороти. Товарищ? А раньше ты сказал «милая».

Филип. Товарищ – хорошее слово. Пожалуй, не следует швыряться им по-пустому, – беру его обратно.

Дороти(восторженно) . О Филип! ты начинаешь политически развиваться.

Филип. Упаси бог – черт, – все равно кто, но упаси.

Дороти. Не богохульствуй. Это приносит несчастье.

Филип(торопливо и довольно мрачно) . До свидания, милая – дорогая – любимая.

Дороти. Ты больше не называешь меня «товарищ»?

Филип(выходя) . Нет. Я, видишь ли, начинаю политически развиваться. (Выходит в соседнюю комнату.)

Дороти(звонком вызывает Петру. Говорит, удобно откинувшись на подушки) . Ах, Петра, какой он живой, и какой – кипучий, что ли, и какой веселый. Но он ничего не хочет делать. Он считается корреспондентом какой-то дурацкой лондонской газеты, но в цензуре говорят, что он за все время послал ровно две с половиной телеграммы. С ним как-то легче дышится после Престона с его вечными разговорами о жене и детях. Вот пусть и убирается к своей жене и детям, раз они ему так нравятся. Держу пари, что он этого не сделает. Знаем мы эти мужские разговоры о жене и детях во время войны. Удобное начало, чтобы лечь с женщиной в постель, а потом, не успеешь прийти в себя, как тебя сразу огорошат теми же разговорами. Вот именно огорошат. Не знаю, как это я вообще так долго терпела Престона. А какой он мрачный – все твердит, что город вот-вот должен пасть, и вечно смотрит на карту. Вечно смотреть на карту – одна из самых отвратительных привычек, какие только могут быть у мужчины. Правда, Петра?