ЛюдМила Митрохина - Уроки тьмы

Выдавливаю каплей красной крови
Красно-пластмассовые номерки.
Мистические цифры – часть той доли,
Что я вложу в ладонь чужой руки.

Из-за пяти несчастных тысяч деревянных
С упорством буду вешалкой скрипеть,
Сидеть, как мышь, за шторкой шоколадной
И за тенями душ, ушедших к пиву, бдеть.

Да, я поэт, то звёзды знают,
Бессонница да одинокий друг.
Что выпало судьбою, то не тает,
Хотите – вам верну, чего не ждут:

Что потерял усталый бедный путник —
Надежду на домашнее тепло;
Что расплескал ваш долгожданный спутник —
Любовь, как терпкое вино;

Верну друзей, чьи души там, на небе,
Счастливой памятью живых сердец;
На одиночество легко надену
Любви земной божественный венец…

Гул возбуждённых голосов
Похож на крик птиц перелётных,
Когда вьют гнёзда в скалах для птенцов
И стаями дерутся из-за мест отлётных.

Для многих здесь оседлые места.
Летит душа над городскими площадями…
Кто знает, может, здесь тепло гнезда
Птиц одиноких, не догнавших стаю.

Под монолитом туч стальных тревожных
Средь петербургских умерших садов
Гудит мой бар пивной надрывно и острожно,
Чем горше жизнь – пьянее песнь без слов.

Мой вид – не понимаю, чем тревожит,
Мне подают с поклоном мужики,
На мать всех юношей, быть может, схожа.
Ах, как сберечь вас, русские сынки!

Мой монолог к вам прямо в сердце льётся.
На чай даёте, будто на алтарь
С молитвою о матери кладёте.
Всё в этом мире повернётся встарь.

Не ты ли, Пётр Великий Вседержавный,
Гнал шведов дерзких от Невы-реки?
А вот теперь, поди ж, поэтам славно
Дают подкорм из чаевых, с руки.

И я беру, клюю, как птица, торопливо.
Не стыдно – больно где-то там, в груди.
Нам подают давно – страна сломила
Народ за преданность до гробовой доски.

Поэт не лжёт. Он видит сквозь столетья.
Ему взамен страдание дано,
Чтоб озарить надеждою и светом
Тот мир, в котором душно и темно.

Я здесь за шторкой – атрибут
Незыблемый и неизменно трезвый.
На самом деле – я не тут:
Я там, где дома дремлет кот болезный,

Где муж зализывает раны,
Где сын в дыму, в огне пожаров,
Где прячет бытиё изъяны
Забвением больных кошмаров.

Мне чудится в глухом похмелье,
Что стены каменных домов
Все из стекла – и там веселье
Глухое, с рыком и без слов.

Я вижу зев гнилых подвалов —
Приюта крыс и нищеты,
Собак с бомжами, спящих парой,
Под дрожью век – бег их мечты.

Лишь кое-где горит лучинка
Заблудшей Музы городской.
Свет радостный летит пушинкой
Во млечность новою звездой.

Пора, пора спускаться с крыши…
Мой гардероб трещит по швам,
Атлантом держит меховую нишу
Складских работников, субтильных дам.

Тепло людское быстротечно.
Не растопить им лёд сердечный.

Ужель мне здесь, за шторкой гардероба,
Греть души вешалкам до гроба?

Там, за входной стеклянной затемнённой дверью,
Бьют светом фары мчащихся авто.
Бульвар в ночи мигает блудной тенью.
Вдоль трассы строй из «плечиков» в манто.

Не доходя Гороховой, вдоль силуэта сада,
Под жёлтым оком скривленной луны —
Бессмертный строй почасовой услады —
Любви в авто под стон дешевизны.

Ладошкой правой, как крылом помятым,
Сигналят робко взвизгнувшим авто.
Дрожа от холода, молясь в душе невнятно
В живых остаться, при деньгах, в пальто.

Машины с окнами чернее ночи
Ползут безмолвно у руки,
Бесстыдно фарой жертву точат,
Распахивая двери тьмы…

Ах, русский бизнес,
Вывернутый наизнанку, —
Кино немое в четырёх пространствах;
На дисках джаз, заезженное меломанство;
В банкетных залах грохот караоке,
Вопят под шлягер гости (ночью коки);
В местах интимных громогласно крутят сказки,
Чтоб заглушить природный зов под ласки;
Скамья прибитая, тяжёлый стол крестьянский,
Чеканка рыцарская, трубное убранство;
Меню – счёт электронный – гардероб,
Чтоб деньги, не считая, вынуть смог.

Ну, а наёмным – поварам и потным поварёнкам,
Охране юной и официанткам тонким,
Начальству мелкому, кассиршам неподвижным —
По клетке, метру и по стойке смирно,
Вдоль стен, на корточках, чтоб не было обидно,
Обед в пределах сметы сварят
(А молодость и гвозди переварит).
Две стойки, жар аппаратуры,
Скрипучих вешалок до дури,
На стуле шкурок девять.
Шаг на три – гардероб измерить!