ЛюдМила Митрохина - Уроки тьмы

Завтрак вдвоём проскочил почти удачно. (Пауза) Что я сделала? Лишь случайно задела его ноги под столиком на кухне и тут же – поток проклятий и чертыханий: «Немедленно проси прощения!» Внутри меня что-то щёлкнуло и замкнуло язык на замок. (Почёсывается) Дожевала завтрак, поджала ноги под табуретку, как собака хвост.

Что потом? Потом в метро, на встречу с прошлым, где мне передали весточку из Германии, куда переметнулся бывший коллега. После – биржа труда с толпой безработных до самой улицы. Многие стесняются, делают вид, что случайно здесь оказались. Да что там, здесь нет случайных, здесь все отверженные, знают, что такое беда. Не отметишься – не получишь подачку от властей. Стыдно быть бедным и безработным. Не всякий согласится работать метлой, мыть грязную посуду или таскать тяжести. Вспоминаем свои служебные комнаты и кабинеты как рай небесный, который раньше проклинали.

Поднимаюсь, притиснутая к перилам, по лестнице с плотной угрюмой толпой к кабинетам, а в голове стучат ритмичные жёсткие строки. На каждой ступени рождается своя строка. Я – уже не я, а частичка одного живого шевелящегося организма, куда он, туда и я. Его породил огромный город, равнодушно смотрящий на ползучую толпу. Такую жуткую толпу я видела только в Пассаже во времена страшного дефицита товаров. Почти одни женщины, как и на бирже. Писала на клочке бумаги потихоньку на чьей-то спине:

Стоят эти «звёзды» и думают, как бы хоть какую достойную работку получить. А в уборщицы, грузчики, сантехники и дворники никто не рвётся. А напрасно. Когда надежда умрёт вернуться на свою орбиту, то и этого не предложат, так как молодые займут и эти места. И правильно. Стою в толпе изгоев и нервничаю – успеть бы добежать до галереи на переговоры. Вдруг купят кое-что из картин. Мысли скачут, как строки в мониторе. Надо скорей домой. Жалобу насчёт недельной протечки не успела отнести в контору. Хоть это и бесполезно, но он велел. С обедом явно запоздала – жди выговор. (Пауза)

Наконец дома. Сидим. Едим. Ноги поджаты. Молчание густеет, как грозовая туча. Началось. (Почёсывает тело) «Сорвала на час священный приём пищи!» Поел. И вместо «спасибо» процедил сквозь зубы: «Неблагодарное отродье».

Отродье – это я. Почему неблагодарное? А потому (загибает пальцы) что не работаешь – раз, стоишь на бирже – два, перечишь – три, и смеешь выказывать свой нрав. Знал, чем бить, чтобы погасить своё раздражение от этой протечной жизни. Недаром всю ночь выл ветер. Слово «отродье» пронзило грудь как отравленная стрела и застряло там на всю оставшуюся жизнь.

Как я выбежала из дома и очутилась на Гороховой, не помню. Помимо моей воли ноги несли меня к галерее. Знала, что зря бегу, всё пустое, но не остановиться. Бежать, бежать… Куда, зачем? Один Бог знает. Ветер хлещет мокрым снегом в лицо… «Неблагодарное отродье», – слышу за спиной. (Задумалась и стала говорить с ожесточением, почти плача.)

Нет, это не муж сказал. «Неблагодарное отродье!» – сказали мне мои отравленные годы. Я им не знала цены, не отвечала щедростью за щедрость, заполняла пустотой, дразнила надеждой, ломала их въедливой жалостью, нерешительностью, подстраивалась к чужеродной жизни. Я убила их своими неблагодарными руками. Вот этими руками…