Василий Бородин: Лосиный остров (сборник)

Саути был поэт
на полу стоя
он говорил слои
слов
и в каком-то слое
ангел случайный проснулся
…и к чашке чайной
друг мой далёкий прикоснись
обо мне улыбнись

человек уловил:
годы медленно брали дом
и осколок сухой земли падал с вил
а дождь шёл с трудом
не заглядываясь на вес
синих слив
– хорошо пойти под навес –
и в дом:
ливень

«думали, нищие…»
о чём думали нищие
нищие улыбались
в магазин хотели зайти
там, в магазине, тихо, когда никто не играет
можно купить любую
одну струну

жилá
и шмелá
и пчель
всёл
– вёл село в печаль шмель а пчела
жила огибая
пчаль как шаль и далёкие
огоньки: «бе», «рег», «ЛА»

глобус лицá
Африку отрицал –
Африку ясной радости –
но прокручивал
и Якутию холодности прекрасной
– чем же он к нам повёрнут?
Океанией дробных чувств!

морось и ветка
ветка вино в пакете
в пакете булка
булка упала в лужу
в лужу и –
морось

из горошин есть старшая
в каждом стручке
она смотрит на ту,
что дрррр дольше всех прыгает
когда все упали
и осмысленно так молчит
а та долго катится
и останавливается там
где только небо в колодце крон

тык
ток

ты
кто

я
вор
а
мы с тобой – разговор
можно я украду едý и уйду?
или тут посидим поедим?
вот сидим едим хорошо
дождь пошёл
можно я пережду?
ждём
курим

1

хоботы
тобой тебя
прославляют
рыжая вода

– как тебя себе
представляет взгляд?
вот учебник с главой
там кувшин несут головой
– и обводят
белой гуашью
красную точку на лбу

и вот хобот:
бу!

2

макака
пьёт молоко
запустив в него большой
палец (чашка –
без ручки)

дорогами черепах
шли шутки о черепах
и Хлебников не с тобой
беседует а в любой
его круглой букве есть –
угадай
чьей пробуждение ду –
ши,
каким бы ты ни был

а я ясные дни
а я яблоки ела

ты я знаю
ты я

бег после 30 лет
бег по воде

сам собака, сам гроза
сам ресницы и глаза –
день ото дня отбивался
пока тот не убежал,
а который день остался,
в том и я – и это «жаль»

на журнал асемического письмá
«оса и овца»
падают – тень цветка,
тень повёрнутых в профиль друг к другу лиц:
справа – царь
загрустивший Саул, слева – царь –
псалмопевец Давид:
молчат
и кудрявы, как облакá

ночь легка
и листва легка

читатель недоумевая
касается себя-трамвая
и смотрит на пакет с вином
который он везёт вверх дном

и светлый параллелепипед
пакета говорит: «я – дом,
и дом твой – дом: всё это – ты!» – и
читатель вышел, встав с трудом

и относительная влажность
и медленный полёт одной
вороны обретают важность
граничащую с тишиной

нам бы как нá ухо
кто шепнул:
«на войне оно, небо-то
а ты его шёл и пнул»

что, какой
кустик теперь обнять?
и махнуть рукой
честно не понять

или от щебета рябит
в голове
или в Москве
ежегодно проходит жизнь

– ты ещё скажи, так устал,
что в трамвае мéста не уступил,
дóма долго разглядывал слово «Кристалл»
на случайной и одинокой
винтовой крышке

мы бутылками сдаём
время:
время – водоём
простирающийся от
и до самых
мы как будто перевод
сделанный небесам, а
те читают, не понимая:
оригинáл – они

а мы бутылки сдаём
берём дни

– на твоих
вечерах все
спят

– на твоих
вечерах всем
стыдно

советский скульптор
осознаёт
что он койот
мочится на скульптуры
грызёт себя
надо к нему зайти
надо к нему зайти
советский врач
осознаёт
что он грач
ходит по газону
быстрым скворцом
бьётся в припадке
вниз лицом
надо к нему зайти
надо к нему зайти
советский школьник
осознаёт
что он дольник
и берёт тетрадь
воспитывать в себе ямб
господи это я