Александр Стоянов - Мелодии космических океанов

Стрелами лет унесутся шорохи.
Рыцари леса стоят уверенно.
Листья взорвутся зелёным порохом,
биться насмерть им кем-то велено.

Неужели ты хочешь увидеть
одноглазую розу заката?
Неужели ты можешь предвидеть
отгремевшего грома раскаты?

Заливными лугами сознанья
нараспев захлебнутся надежды.
Кровью свежей залитое знамя
разорвётся в руках у невежды.

Словно в снах, обломается время
на кусочки, фрагменты усилий,
отголоски забытых видений
до излучины солнечных лилий.

И вкушая ночную прохладу,
в жабры воздух густой набирая,
на пути к долгожданному саду,
на пути к незабвенному раю.

В этой дикой степи мимоходом
взгляд усталый бросаю на небо.
Всё труднее дышать небосводом,
всё смешнее печали и беды.

Я оставлю следы на востоке,
а на западе ночи остынут.
Я в бурлящем звенящем потоке
вижу завтра горбатую спину.

Лежат-жуют швейцарские коровы,
из веток выжимая молоко.
Глаза хранят секрет любовный
и дышится свободно и легко.
Пушистый лес на склоне шепчет.
Летит вагон по ласковым полям.
А время из часов как хищный кречет
крадёт июль неслышно для мирян.
На улочках неспешное движенье
и пиво медленно в стаканы льют.
С горы летит, не зная торможенья
спокойствие как вечности приют.
Здесь нет того кто всё это устроил,
здесь только те, кто требует ещё,
здесь стариной пропитан каждый угол
и колокол свои печали пьёт.

Мышью взвизгнули петли,
болью двери рычали,
серым мхом паркетным
ночи и дни дичали.

Взмахом крыла акаций
солнечный луч разрезал
адской шерсти матраца
вскрыли серые вены.

Над янтарём рассвета
с жёлтой лимонной кожей
солнце тащило лето
лучик, вставляя в ножны.

Узник из снов безродный,
узник немого тела
хочет уйти под воду
так, как душа хотела.

Ватными стали ноги,
липкая сталь сковала
точки и после точек —
мёртвая вечность справа.

Танец огня нас манит,
звёзды, моря и космос.
Прошлое в пропасть канет,
как и любимый голос.

Жаль, не сказали губы
правду о тайнах моря,
не пробасят нам трубы,
как умирают стоя,

как убаюкал ветер
ночь, огоньки сдувая,
как отзвеневший пепел
шёл, словно снег. И таял.

Шёл вдоль стены прохожий,
будто канатоходец,
а под небесной кожей
звёзды глядят в колодец.

В нём глубоко и гулко
струны мгновений плачут,
там одиноко, жутко,
где-то там и удача.

На устах у ребёнка —
счастье и правда вместе.
Ум, как чистая плёнка,
нет ничего чудесней.

Готика ногти клеит.
Готика – остроконечна.
Солнце глядит левее,
в камне душа овечья.

В статуях чьё-то сердце,
в символах чьё-то имя,
в сводах – сопрано – меццо,
в кельях – патриархия.

Режет душа органы,
фуги, небес собратья,
саваном домотканым
сменим шаги и платья.

В космосе штукатурки
синих небес прощанье,
сырость и тлен в мензурке —
высших существ сознанье.

Щупальца – аркбутаны,
ноги как контрфорсы.
Бились о них туманы,
кровью стекали росы.

Шерстью дрожали бесы,
камнем летела совесть,
ниже последней мессы,
строчкой в чужую повесть.

Статуи вне сомнений,
грешники за пределом.
Правда, на дне плетений —
чёрным крестом на белом.

На спрутах волн несётся старый катер,
и слушает восход сонату камня.
На слоги разбивается фарватер,
и сотни рук вальсируют как пламя.
Земля плывёт в забеге муравьином.
Дворцовый мох искрится, будто космос,
и чаек крик протяжен, словно тина,
и башни вверх взлетают в виде полос.
Струна любви играет сердцу гимны,
а дом зари несётся в колеснице.
Дороги дел сердечных страшно длинны,
и солнце спит, светясь в своей деснице.
Ласкает слух орган моих желаний.
Спускает день судьбе моей поклоны.
Печаль на время в синем небе тает,
и дух царя нас встретит на балконе.
В оконных рамах призраки мелькают.
Сам Байрон здесь, и дожи, и банкиры,
хранитель лун, воители баталий,
строители дворцов и мастера секиры.
Здесь море дышит вечером и ночью,
шипит волной и ластится у статуй.
Крепка вода, а камень здесь непрочен,
но Бог хранит и ангел-страж крылатый.