Александр Гитович: Звезда над рекой

Когда мне было восемнадцать лет
И я увидел мир его полотен —
С тех пор в искусстве я не беззаботен
И душу мне пронзает жесткий свет.

И я гляжу, как мальчик, вновь и вновь
На этих красок и раздумий пятна —
И половина их мне непонятна,
Как непонятна старая любовь.

Но и тогда, обрушив на меня
Своих могучих замыслов лавину,
Он разве знал, что я наполовину
Их не пойму до нынешнего дня?

Так вот, когда одну из половин —
Я это знаю — создал добрый гений,
Каков же будет смысл моих суждений
О той, второй? Что я решу один?

Нет, я не варвар! Я не посягну
На то, что мне пока еще неясно, —
И если половина мне прекрасна,
Пусть буду я и у второй в плену.

Не тогда ли в музее — навеки и сразу,
В зимний полдень морозный и синий,
Нас пронзило отцовское мужество красок,
Материнская сдержанность линий.

Не тогда ль нас твое полотно полонило—
Благодарных за каждую малость:
Мы видали, как вечная женственность мира
Из мужского ребра создавалась.

Но не думали мы про библейские ребра,
Просто нас — до плиты до могильной —
Научил ты, что сила становится доброй
И что нежность становится сильной.

А тот,
Кто в искусстве своем постоянен,

Кто дерзок в раздумьях
И ереси прочей, —

Его никогда
Не боялся крестьянин,

Его никогда
Не боялся рабочий.

Боялись его
Короли и вельможи,

Боялись попы,
Затвердившие святцы.

И если подумать,
То — господи боже!

Его кое-где
И поныне боятся.

Нет времени, чтоб жить обидой
И обсуждать житье-бытье.

Вся жизнь его была корридой,
Весь мир — свидетелем ее.

Честолюбивое изгнанье
Не прерывало вечный бой

Под солнцем трех его Испаний
И той — единственной одной.

И сквозь слепящее столетье
Он на быка глядит в упор —

Никем и никогда на свете
Не побежденный матадор.

Сыны фантастической фальши
С помесячной вашей зарплатой,
Какой из меня шифровальщик?
Какой из меня соглядатай?

Уж если хотите — я атом
Той самой Советской державы:
Я был и остался солдатом
Ее Вдохновенья и Славы.

Вы — сыщики — знали об этом,
Что, горькое горе изведав,
Я был и остался поэтом,
Когда истребляли поэтов.

В бессмысленной вашей работе,
Лишенной малейшего чувства,
Кого и куда вы зовете,
Внебрачные дети искусства?

Людей моего поколенья,
Когда мы детьми еще были,
Незримо воспитывал Ленин,
И мы этих лет не забыли.

Я слушаю песню чужую, —
Ни слова я в ней не приемлю,
И старые кости сложу я
В мою материнскую землю.

Ни печки жар, ни шутки балагура
Нас не спасут от скуки зимних вьюг.
Деревья за окном стоят понуро,
И человеку хочется на юг,

Чтобы сказать: «Конец зиме, каюк» —
И — да простит мне, грешному, цензура —
Отрыть на родине Кара-Демура
Давно закопанный вина бурдюк.

— Он в Эриване ждет, — сказал мне друг, —
И мы его, не выпустив из рук,
Допьем до дна: губа у нас не дура,

А выпьешь да оглянешься вокруг —
И счастлив будешь убедиться вдруг,
Что это жизнь, а не литература.

Зима — она похожа на войну,
Бывает грустно без вина зимою.
И если это ставят мне в вину,
Пожалуйста — ее сейчас я смою

Не только откровенностью прямою,
Признаньем слабости моей к вину,
Но и самим вином. Как в старину,
Мы склонны трезвость сравнивать с тюрьмою.