Александр Гитович: Звезда над рекой

С чем сравнить эту сжатость, этот лаконизм? Может быть, с лаконизмом и многозначительностью крепкого товарищеского рукопожатия? Может быть, с лаконизмом воинской речи? Может быть, с лаконизмом выстрела, артиллерийского залпа, краткая энергия которого является итогом большой подготовки и направлена к большой цели?

Но как бы то ни было, это настоящая краткость, настоящая поэзия.

Школой и мерой искусства поэтической краткости всегда было искусство сонета. А. Гитович вполне постиг его, и сонеты его отмечены мастерством поистине образцовым. Ему удалось, сохраняя всю полноту требований классической советской традиции, наметить и новые возможности этого жанра. Так, в сонете «Разведчик» в этой жестко лаконической строфической форме вполне свободно и непринужденно отлит сюжетный рассказ — эпизод, насыщенный многообразным действием и сложной портретной характеристикой, несколько напоминающей военные стихи-очерки Твардовского своей сюжетностью, напряженной, наблюдательной и конкретной правдивостью и в то же время резко отличающийся от стихов и Твардовского и любого другого поэта. А в «Пирах Армении» твердый каркас сонета легко вмещает в себя немалое разнообразие интонаций — от интонации высокого историко-философского размышления до интонации непринужденной беседы, подчас с оттенком чуть горьковатого юмора.

Гитович ищет максимальной емкости лирического стиха — и достигает больших результатов. «Нам дан был подвиг как награда», — говорит он в «Четырех войнах» — и это емкая формула судеб целого поколения эпохи. Он говорит (в «Пире поэтов»), что ночь «вся в кострах, вся в звездах», и все это «описание» ночи, которое можно и нужно было в этом контексте дать, создает образ не только зрительно яркий, но и предельно экономичный и вместе с тем полный широкого, многозначного смысла, отвечающего общей динамике мысли, ходу лирического движения этого отличного в своей простоте и прозрачной глубине философского, романтического сонета.

Гитович предпочитает резкие, ясно очерченные, иногда жесткие штрихи, — часто его стихи кажутся немножко одноцветными, как рисунки тушью. Но и лучших его стихах жесткость и одноцветность рисунка только кажущиеся, и поэт умеет несколькими штрихами передать сложную и многостороннюю мысль-чувство.

Особое место в творческом пути Гитовича заняла работа над переводами китайской классической поэзии. В этой области он, можно сказать, совершил настоящий поэтический подвиг, значение которого оценили и ученые-китаеведы и широкие массы читателей. Гитович донес до нас мир великой китайской лирики в его полной подлинности и достоверности и вместе с тем сделал его миром русской поэзии. Многие его переводы достигают предельного мастерства. Гитович сумел постигнуть ту высшую диалектику искусства художественного перевода, которая состоит в том, что поэт-переводчик с максимальной правдой выражает, воспроизводит облик переводимого им поэта, каков он есть, — и вместе с тем выражает свою, русского поэта-переводчика, поэтическую индивидуальность. Так переведенные стихи получают как бы двойное бытие — китайское и русское, бытие того времени и места, когда и где они были написаны, и бытие современности того, кто их перевел.

Переводам китайских классиков Александр Гитович посвятил много лет своей жизни. Последнее десятилетие он уделял им гораздо больше времени, чем собственным стихам, и в течение ряда лет выступал в печати только как переводчик. Но это был период роста и собственной его поэзии. Стихи нового Гитовича, Гитовича 1958–1962 гг., которые вошли в этот сборник, очень немногочисленны и немногословны, мало публиковались в журналах, почти не замечались критикой. Но это — очень весомые стихи, и в них есть подлинно новое не только с точки зрения индивидуального пути самого Гитовича, но и с точки зрения сегодняшних путей всей нашей советской лирики.

Предельная спрессованность и в то же время внутренняя упругость, сочетание ясной идейной целеустремленности и психологической углубленности, трезвости и темперамента новой, умудренной опытом веры, гармония «звука» и «рисунка мысли» — вот к чему стремится в своих лучших и зрелых стихах Гитович — и это стремление находится в русле самых новых, передовых поисков нашей поэзии.

За этой книгой стоит большой жизненный и творческий путь, в ней слышен мужественный и чистый голос старых большевиков и старых фронтовиков, пограничников и разведчиков, дышат их страсть, и боль, и раздумье, и мечта, и вера. Нельзя читать эту книгу равнодушными глазами. Я писал о ней не беспристрастно, ибо я пережил в ней многие судьбы своего поколения читателей, а я помню стихи Гитовича еще с тех времен, когда они появились в местной газете за подписью: «Александр Гитович, 14 лет». Те стихи давно позади, пройдена юность, достигнута зрелость. Самое трудное в зрелости — это открывать в ней свою молодость.