Александр Гитович: Звезда над рекой

И одна старуха вышла вскоре,
Поглядела, полная печали,
Молча поглядела, но о горе
Громче слов глаза ее кричали.
И все те, кто глянул в очи эти,
Вздрогнули от боли и кручины,
Женщины заплакали и дети,
И не скрыли слез своих мужчины.
И они в душевном потрясенье
Друг у друга спрашивали снова:
Где найти им средство для спасенья
Русского солдата молодого?

И тогда перед толпою скорбной,
Смолкнувшей, как поле после боя,
Вышел старец, странствиями сгорблен
И сказал, что он спасет героя. —
Люди добрые, — сказал он, — верьте
Старику, чей век почти уж прожит,
Потому что перед ликом смерти
Человек не лжет и лгать не может.

И крестьяне расступились, веря,
Что, быть может, совершится чудо,
И старик вошел, согнувшись, в двери,
И не скоро вышел он оттуда.
И молились все молитвой древней,
Чтоб судьба сменила гнев на милость,
И всю ночь никто не спал в деревне,
И всю ночь толпа не расходилась.

А когда на облачной дороге
Встал рассвет, по-летнему спокоен,
Появился старец на пороге,
И за старцем следом — русский воин.
И друг другу протянули руки,
И друг друга обняли за плечи,
Словно после долгих лет разлуки
Долгожданной радовались встрече.

И сказал старик притихшим людям: —
Дорогие земляки и братья,
Мы о многом говорить не будем.
А немногое хочу сказать я.
Половину века на чужбине,
Своему родителю покорен,
Я искал знакомый мне отныне
Корень Жизни — драгоценный корень.
Почему же, старый и согбенный,
Я, вернувшись к отческому дому,
Отдал этот корень драгоценный
Русскому солдату молодому?

Потому что он в минуты эти
Научил нас всех, живущих вместе,
Чтобы мы не думали на свете
О себе лишь и своем семействе.
Одному себе хотел добра я —
Он его хотел всему народу
И, от ран кровавых умирая,
Умирал за общую свободу.
Жизнь хотел от старости спасти я —
Он спасал нам сотни тысяч жизней,
Ибо так велит его Россия,
Та страна, что нету бескорыстней.
И отныне мы в своей отчизне
Никогда, корейцы, не забудем,
Что несет Россия Корень Жизни
Всем простым и угнетенным людям.
_______

Было то у самого Китая,
В деревушке на краю болота.
Может, повесть эта небольшая
Не доскажет нужного чего-то.
Но устами старика седого,
Душу нам своею правдой грея,
Говорила праведное слово
Вся освобожденная Корея.
Ибо здесь отныне и навечно
Нет того, что было б больше свято
Маленькой звезды пятиконечной
На фуражке русского солдата.

Позабыв о праздничном собранье,
Словно старый счет сводя с судьбой,
Танцевала женщина в Пхеньяне,
Никого не видя пред собой.

Древние там пели инструменты.
Голосами тонкими звеня,
И мелькали и кружились ленты
В полосе печального огня.

И, одной тревогою объятый,
Не дышал битком набитый зал,
Где сидели русские солдаты
Меж друзей — корейских партизан.

И как будто видели темницу
Через дальний времени туман,
Где скорбит Корея и томится
Вместе с милой девушкой Чун Ян.

Кто учил актрису? Может, горы,
Горестный встречавшие восход?
Может быть, бродячие актеры,
Помнившие старый танец тот?

Может быть, на свадьбе деревенской,
В хате, скрытой от японских глаз,
Видела актриса танец женский
И душа от боли извелась?

И она в горах родного края,
Где неволи властвовала мгла.
По частицам танец собирая,
Как бы вновь создать его смогла.

И теперь, обретшая свободу,
Страстью окрыляя мастерство.
Возвращала своему народу
Старое сокровище его.

Стремительно огибая северную границу.
Вдоль берегов скалистых, мимо соседних стран
В каменно-древнем ложе дорога твоя стремится.
К великим просторам моря уходишь ты, Туманган
Тут слезы лила Корея, и на берегу скорбела
В безмолвной тоске о лучших будущих временах
О, сколько раз отраженье печальной одежды белой
Ты нес, Туманган, на темных, холодных своих волнах!

Лицо в глубоких морщинах, одежда его — в лохмотьях.
Все отнято самураями, он загнан и угнетен,
Нет меры его мученьям, — сердцу не побороть их.
Посох в руке скитальца — все, что имеет он.
Нет ни жилья, ни крова, негде ему согреться,
Нет у него покоя даже в коротких снах…
Скажи, Туманган, не это ль правдивый образ корейца.
Столько раз отраженный в холодных твоих волнах?