Голосующая, но за всех —
Беспартийная. Ну что ей, смерти,
До программок этих или тех,
Что ей целые тома Джоберти
Или Милюкова: «Ах, вы — так,
Без небес? Ни храма, ни мистерий?
Но грудная жаба или рак —
Апокалипсические звери.
Вот я в вашу их вплетаю гниль.
Слуги верные! За дело! Пиль!»
Голос смерти и ее кортежа
Покрывают наши злобы дня,
Но другой, и слух, и сердце нежа,
Явственней доходит до меня:
Голос женский, сладостно-щемящий,
Как последний, может быть, ответ,
И мучительно переходящий
В то, что вынесло двух тысяч лет
Испытания и, всем на диво,
Возле гроба и сегодня живо…
Бог завыл, когда его герой
Палицей ударил, и богине
Тоже доставалось не одной
В дни, когда еще о смертном сыне
Мать бессмертная или отец
На земле заботиться умели…
Быт полубожественный… Конец
Откровениям… Осиротели
Мы, и даже мало греет нас
Свет пасхальных свеч и слово «Спас».
Сколько моментальных фотографий
Надо, чтобы жизнь восстановить
От рождения до эпитафий!
И прекраснейшей других — застыть
Не дано, как перед объективом,
На секунду и навеки: год
Следующий медленным наплывом
Подвигает и ее вперед
К разрушению. А сколько дивной
Прелести, как время, непрерывной,
У тебя. Нисколько и теперь
Ты не отрываешься от мира,
Но твои все явственнее «верь!»
И «не сотвори себе кумира!».
Дух и женщина, лицо и лик,
Муза и носительница света —
Сердце полонила и дневник.
Та очаровательна и эта,
Одинаково обеих чту.
И, на эту глядя и на ту,
Первой я боюсь. Она такая,
Словно мир нечестный в тягость ей,
И, притворное уничтожая,
Истинных она влечет людей.
Со второй мне радостнее: трепет
Целомудренности, и сейчас
Как бы девичьей, великолепий
Тех не лучше, но сближает нас.
Для меня прекрасная Елена
Чем-то отвратительна: измена.
Все мы развращенные, а ты
Словно заколдованное детство
Берегла в себе, и вот — цветы!
Нет в тебе ни злобы, ни кокетства!
И чем дальше, тем среди людей
Ты несчастнее. А все прелестна
Даже горестная, и моей
Нежности влюбленной неизвестно,
Где ее предел? Быть может, там,
Где витать назначено теням.
Все живущее щи цель, и повод,
И — в пыли дорога, и — крыла…
Ручка вдруг натягивает повод,
И кусает лошадь удила.
Две фигуры умные, две страсти.
Подлиннее кто из вас двоих —
Быстрый ли гигант червонной масти
Иль на нем, на диком, ты, для чьих
Жестов-указаний-вдохновений
Я искать не пробую сравнений…
Высшей школой верховой езды
Ты пренебрегла. Другие чары,
Вольного характера бразды,
Чудо делают и здесь. Чочары
Италийские, чья лень в седле
Тащит и корзину, и ребенка,
И дремоту, — как тебе, стреле,
Смотрят вслед! Но ты еще девчонкой
Знала же, что про тебя: «Джигит!» —
Горец под Тифлисом говорит.
Ни программы, ни хлыста, ни шпоры
Вот и в жизни у тебя, но ум
Тела (сердца) — на решенья скорый
И настороженный. Наобум
Что-то брякающих и педантов
Заставляешь подтянуться, быть
Выше им отпущенных талантов.
От тебя и умнику не скрыть
Муки за смешком… На лад настроясь,
Так с тобою друг безмолвный, то есть
Конь, догадлив более и юн.
Что о нем сказать? В полях открытых
Нервно он пленителен… Табун
С вожаком, на девственных копытах
Нет подковы, на спине седла
Нет. Какая гордость! Вот повадка!..
Впрочем, и домашняя мила
Добрая и честная лошадка…
Необъезженной и скаковой
Слава, и, конечно, трудовой!..
Лошадь! Под Версалем кавалькада,
Всадники и всадницы, в галоп!
В зелень Александровского сада,
В царскосельскую Россию. Стоп!
Здесь мое: казачья джигитовка
С улюлюканьем, под то «ура»,
От которого почти неловко:
Так визжит от счастья детвора.
Так и я визжал, на это глядя,
Летом гимназистом на параде.
Ну а над барьером, как огонь
Над горящим зданием, взвиваясь,
Как певуче возникает конь,
Сокращаясь или удлиняясь.
Кони на ристалище, в веках
Пыльно-золотая колесница,
И сшибающиеся в боях,
Чтобы копьям и мечам тупиться…
Кони Апокалипсиса, бред
И напоминание. Конь — блед.
Или тройка Гоголя — те кони
Тоже символические… Вскачь!..
Удали, и бегства, и погони —
Образ и удач, и неудач.
Конь татарина, совсем арабский,
Так же низко животом к земле,
И нагайки посвист подло-рабский
В неудаче, удали и зле.
Конь, и степь, и варварские орды…
Но и кротость лошадиной морды
Читать дальше