Николай Оцуп - Океан времени

Горы осенние,
Сжатая рожь,
Стань на колени и
Помни — умрешь…

Ветки под беличьей
Тяжестью дрожь,
Звуки свирели — чьей?..
Помни — умрешь…

«Душу веди мою,
Кто ты — скажи?»
«В ручку любимую
Руку вложи».

Для убивающих —
Мне все равно, —
Для заменяющих
Всех погибающих,
Но увядающих,
Как суждено
Только одно
Дно:

Я — шелестящая
Лапкой, крылом,
Птица, и чаща я,
Горы, и гром…
Волчье и беличье,
Жабье и девичье,
Чье не мое
Житье-бытье?

Юная, милая,
Да ни к чему:
Что подарила я,
Все отниму!
Но благородное,
Даже негодное
И обреченное
Сердце стучит

И, несравненную,
Вечную, тленную,
Все же вселенную
Благодарит.

Куры спят и петухи,
Спит собака на полу,
Спят на столике стихи,
Сочинитель спит в углу.

Он деревней утомлен,
Он смертельно устает,
Слишком ясно видит он
Жесткой жизни кровь и пот.

Два вола одним ярмом
В глыбу свинчены одну,
Их хозяин, хоть с кнутом,
В том же старится плену.

В чистых избах гнет семьи
Часто рабства тяжелей…
Визг прирезанных свиней
Здесь ласкает слух детей.

Здесь не то чтобы страшней,
Чем в тревоге городской,
Здесь жестокость жизни всей
Не прикрыта суетой.

Как часто я не чувствую греха,
Когда он хочет глубже затаиться:
Бывают дни, когда слова и лица
Слиняли, стерты — и душа тиха.

А тут бы ей, казалось, бить в набат,
Будить меня, будить во мне тревогу:
— Очнись, очнись, ты потерял дорогу,
Не стой на месте, лучше уж назад!

Но то ли я устал, на самом деле,
Иль голоса души не узнаю, —
В такие дни, плывущие без цели,
Мне на земле спокойно, как в раю.

В такие дни я забываю Слово
И, радуясь безумью своему,
Я думаю: чего же тут плохого,
Да я ведь счастлив, судя по всему.

Всё кажется — еще, еще немного,
И даже память бедствий и забот
Во мне изгладится. И вдруг тревога
Меня стыдом и страхом обожжет.

И, глядя в ту недальнюю усталость,
В то самолюбованье, тот покой, —
Я в ужасе: как мало оставалось,
Чтоб задремал навеки дух живой.

И лес, и я, и небо — в тишине.
Но зреет, нарастает, накатилось:
В ветвях, и над ветвями, и во мне
Вдруг что-то звучное зашевелилось.

Природа, я не знаю отчего,
Ты для меня чудовище чужое.
Мне страшно отдаленья твоего,
Мы чувствуем по-разному. Нас двое.

Все длится непонятная борьба,
И вдруг — нежданное согласованье,
Когда твоих березок худоба
Печалит больше, чем свое страданье,

Когда в лесу такое, как сейчас,
Вдруг в жизнь вмешается невнятным гудом,
И где-то над собой каким-то чудом
Себя и лес я чувствую зараз.

Немая, ну а ты в минуты эти,
Ты видишь ли, как я, что все на свете
Таинственно сближающий магнит,
Не в нас самих, что с нами кто-то третий,
Тот, кто разъединенных единит?

Без проблеска надежды в агонии,
Когда кричать уже не стало сил,
Последний час Европы и России
Для Блока наступил.

И человека мы похоронили,
И мир погас (не только в нем),
И, равнодушные к его могиле,
Трезвей и проще мы живем.

Но тень его, печально-роковая,
Сопровождает нас из года в год
И, все яснее предостерегая,
О нашем жребии поет.

Снег передвинулся и вниз
Сползает по наклонной жести,
Садится голубь на карниз
И дремлет на пригретом месте.

И капель тысячи горстей
Под ветром сыплются с ветвей…

Но этого всего с кровати
Не видно. Маятник стучит,
И мало воздуха в палате,
И умирающий хрипит.

И добродетель так слепа,
Что зверского не знает чуда,
И наша злоба так глупа,
Что видит все глазами блуда,
А чудо истинное в том,
Что, как бы ни казалось худо
И то, и это, — мы живем.
Да что там: с болью и стыдом
За жизнь цепляемся, покуда
Смерть не поставит на своем.