Николай Оцуп - Океан времени

И снова шарканье по мокрым плитам
То глуше, то невнятней, то слышней,
И в воздухе, как в зеркале разбитом,
Какие-то подобия людей,

Все тленьем тронуто
И… очищается…
Слез-то, урону-то!..
Но по закону то,
Что отпускается,
Злом не считается.

Муза от боли вся —
Мука и хрип…
Ведь не погиб….
Но как ты колешься,
Терния шип!.. А не помолишься?

Мы поэзии верим вначале,
Словно мы раскрываемся в ней
В каждом слове, в мельчайшей детали.
Упоенные властью своей,
Мы искали затерянных где-то
Объяснений пути твоего…
Только ты не давала ответа —
Все искусство не стоит его.
Но, поняв безнадежность усилий,
Отчего же себя и потом
Бесполезному мы посвятили,
Не ища оправданья ни в чем?

С чего бы начать — с незнакомой звезды,
С ее отразившей воды,

С летящего голубя — или начнем
С тебя самого за столом?

Куда ты ни взглянешь, с чего ни начнешь,
Повсюду — над бездной бессильная дрожь.

Звезда оборвется и в ночь упадет,
И птица погибнет, и сам ты вот-вот

Качнешься над зыбью просторов пустых
И, всё позабыв, уничтожишься в них.

Все безысходнее беда —
Короткой жизни половина.
Но ты учила, Мнемозина,
Любить ушедшие года.
Сказать о лире — помоги,
Ты жизнь мою, оберегала
И первые мои шаги
На музыку перелагала.

Не понукай свободного Пегаса!
Будь с ним одно, и он тебя поймет.
Пусть, нервничая, не спешит вперед:
Он конь такого класса,
Что знает сам, куда и как домчать,
Когда понадобится, к сроку…

Как стуком сердца управлять?
Как чудному себя не вверить скоку?

На французских кладбищенских плитах
Я люблю разбирать имена.
Я присутствие в землю зарытых
Чувствую — не чужая страна.

Разве не героини Бальзака,
И Флобера, и даже Бурже
К петербуржцу выходят из мрака:
Улыбнуться и prendre conge? [5]

Хорошо, что уроки чужбины,
Претворившие воду в вино,
Подтвердили, что «гроздья рябины»
И «березки» забыть не грешно.

Зашлепанные мокрым снегом,
Бегут с усилием вагоны.
И трудно шапкам и телегам
Сквозь ветер двигаться соленый.

То вековых буранов соль,
России въедчивая боль.
В ней столько силы несомненной,
Что даже человек над Сеной

Сквозь хрупкий западный уют
Всем сердцем слышит край огромный,
Где тучи злые слезы льют
И стонут мучеников сонмы.

Галстук медленно развяжет,
С сапогами на кровать,
Тяжело вздыхая, ляжет,
Но уже не может встать.

А другой, курок сжимая
Холодеющей рукой,
Скажет: «Видишь, дорогая,
Что ты сделала со мной?»

Раб не вынесет неволи,
Воина убьют в бою,
Ну а мне навеки, что ли,
Ты даруешь жизнь мою?

В отдаленье парус сгинет,
Бесполезен мой протест,
И красавица покинет,
Или — хуже — надоест.

Нет, не музыка ропот такой,
Не отчаяние, не поэзия:
Словно шорох воды дождевой
На покатом железе.

Странный шум, непонятно о чем,
Кажется, извещая о бедствии,
Возникает в молчанье твоем
И растет, как рыдания в детстве.

Ничего, не случилось с тобой,
Это может быть чье-то несчастие,
Отголосок тревоги чужой
Или страсти.

Только ты не ропщи, не жалей,
Не напрасные эти волнения,
Им, как жизни летящей твоей,
Есть причина и нет объясненья.

В неровный век без имени и стиля.
Когда былое в щепы размело,
Попробуй оценить Леконт де Лиля
И трудные заветы Буало.

Знай: чтобы о волнениях земных
Сложить достойное повествованье,
Во-первых, нужно самообладанье
И холод расстоянья, во-вторых.