Николай Оцуп - Океан времени

Тлением охваченный опять,
Злу, которому конца не видно,
Я служу. А скоро умирать.
Неужели мне еще не стыдно
Все-то про себя? Добро бы уж
Выдал с откровенностью последней,
Где и как срывался. Только муж
Истинный (лакей, сиди в передней)
Не щадить себя способен, как
Тот в «Подростке» или ты, Жан Жак.

Беатриче, Ангелы, Спасенье,
Покаянье… Разве не смешно?
Выразить, пожалуй, сожаленье,
Что и я… А впрочем, все равно.
Больше не испытываю боли,
Может быть, еще и поплетусь
К той, которая сильнее, что ли?
Видно будет… После разберусь…
А пока… И странствует по Риму
Тот, кто был же дорог Серафиму.

Что Горгоне раб, который раз
Сердце скармливающий страстишкам
Нужен ей избранника экстаз,
Чтоб ее соблазнов красным вспышкам
Осветить его и ослепить,
С толку сбить… Но Бог един? Едина
И любовь? Я должен цельным быть.
Отступись, дурная половина
Оборотня! я навеки твой,
Женщина и дух любви живой!

Но все ближе голос: «Моралисты —
Скучный и расчетливый народ.
Что такое добрый или чистый?
Человек — естественный урод,
Полузверь (и так ли это плохо?).
Дай желаньям волю, не тирань
Их, источен палочками Коха
Или чем-нибудь подобным, дань
Все равно отдашь земле. Попробуй
Не дрожать над собственной особой…

Правда русская страшнее всех —
Человеку стыдно улучшаться.
Он такой, люби его за грех,
За решимость низким оставаться»,
«Эй, ты, добродетельный, ступай
В рай, тебе и место там, тихоня.
Боженька с тобою, мальчик-пай,
И покроет бранью, и застонет…»
И уже довольный сам собой
Места не находит. Что со мной?

Тут уже не юности ошибки,
Глубже и отчаяннее звук:
Очень явственно — как соло скрипки,
То, на что в груди все чаще стук…
«Что ты отвечаешь безрассудно,
Ей себя зачем ты отдаешь?»
«Как она поет, послушай, чудно».
«Друг, опомнись, ты еще живешь…»
«Что мне жизнь! Милее разрушенье,
Той, за все усилия, — отмщенье.

Как себя посмел бы я беречь,
Ей, неотвратимой, изменяя.
Сытых и самодовольных речь
Для меня любая речь иная.
О, послушай, как она поет,
Грубы жизни голоса, уроды —
Люди… Нет на свете чище нот…
И какие тут же переходы
От мучения к небытию.
Я люблю ее, мою, мою…»

Гибель.

1

Входит в город странник пожилой,
Он и на своих, и на колесах
Добрался до цели роковой.
В руку бы ветхозаветный посох,
В грудь ему бы тот, священный, жар,
Но, опрятный и небородатый,
Чувствами, а не годами, стар,
Он дела великие и даты
Сравнивает с нынешней бедой
И подавлен ею (и собой).

Кто же он? И жертва, и преступник.
Претерпевший, а не до конца,
Верующий и вероотступник,
Хищник, и задира, и овца.
Улыбается он, оттого что
Плакать хочется ему навзрыд.
Путь его недолог, вот и почта,
Даже вздрагивает апатрид:
Где любовь, там родина вторая,
Но и тут граница… и — какая!

«Барышня, скажите, письма здесь
Получает русская сестрица?»
Где она живет? (А в сердце резь
И почти надежда: измениться
За пять лет успела и она
И, бесчувственнее став и старше,
Прежней цели тоже неверна)…
Барышня, так что же?» Но почтарше
(Осторожна, вежлива, строга)
Видимо, сестрица дорога.

«Нет, синьоре лучше вы записку
Напишите, я и передам».
И стучит уже к отцу Франциску
Невеселый странник: адрес там,
Ну и сведения кой-какие
Он получит. Введен в кабинет.
«Padre в церкви. Время литургии.
Подождите». Книги, полусвет,
Иисус, святая Терезина…
Но и эта родина — чужбина.

И, просвечивающий почти,
Входит в комнату худой священник,
И — глаза в глаза, и — не найти
Тона верного, и — современник
Всех, кто в Боге жил когда-нибудь,
Руку пожимает сыну века
(Странника, в пыли, тяжелый путь
И гостеприимство человека
Праведного), но уже пришлец:
«Я обеспокоил вас, отец,

В лагерь мне о вас NN писала
Только раз, но с трепетом таким,
Словно вам довериться внушала».
«В лагерь? Не о вас ли мы и Рим
Запросили? Grazie, Madonna!.. [53]
Вот и воздаянье. Дождалась,
Только надо с переутомленной
Осторожней. Все мы, ей дивясь,
Лучшую из лучших полюбили,
Но ее страданья изнурили».