Кирилл Алейников: Дар речи (сборник)

Пророчества, предначертанья,
Изображенья верениц
Рабов, ведомых на закланье,
Всех имена: царей, цариц…

Верблюды, пленных караваны…
Все – через тьмы и времена
Тянулись шествием туманным
Из ниоткуда – в никуда.

Твоя душа – душа пустыни.
Как раскалённый снег, пески
На дне зрачков Твоих застыли…
Они мне кажутся узки…

Они сужаются… И змеи
Твоих расхристанных волос
Шипят и вьются…
– Саломея! –
Тебя – познать мне довелось,

Тебя – испить мне…
– Саломея! –

На полумёртвом языке
Тебя назвал я, леденея…

– Что утаила Ты в руке? –

Тьма заливает изголовье…
Вот поступь полночи слышна…
Покорно, с тяжестью воловьей,
Склонила голову луна.

Лишь угол спальни серебрится…
В нём тишина пустует и,
Как крыльями морская птица,
Губами воздух охватив,

В которых задохнулось имя,
Бледна, покойна, тяжела,
На ложе, как на блюде, стынет
Отрезанная голова.

В густых
душных сумерках
твоих волос
губы мои заблудились,
как пара влюблённых подростков.
Обмирая,
шаг за шагом,
наощупь,
они шли по твоей коже,
пахнущей безымянными травами и,
наконец,
вышли на залитое лунным светом
поле твоего лица,
на котором в полночь
распустился дикий цветок твоих губ.
И они сорвали его
со всей невинностью детского любопытства,
не зная, что лепестки его ядовиты,
а аромат запомнится навсегда
и будет чудиться
в каждом
сорванном
цветке.

Улыбки
палящий
полдень!
Видишь – в полях
густых
светлых волос
вспыхивают то и дело
серпы двух серёг серебряных?
Белых рубах
Полукруг у снопов тучных щёк:
там отобедать
Сели крестьяне
и разложили снедь
На скатерти губ,
щедро расшитой алым…

Вот уже бабы стали вполголоса петь…

Бровей две косы
в колосья ресниц упали…
И пошла молотьба
языками
тяжёлых
цепов!
Зерном слова льются,
речкой неистощимой…

Лошади щиплют траву в глазищах лугов…

След от телеги бежит,
огибая лощину,
И за пригорком скулы
исчезает совсем.

В русских полях вообще
многое исчезает:
Память о сыне,
муже,
родственниках,
отце,
Только рубцы морщин
рвами могил оставляя.

Мы – два размежёванных поля.
Время нам городить ограду.
Урожай поделён и продан,
Разворован да роздан даром.

Вороньё расчернелось тучей
Над рядами пустых борозд,
И заколкой – упавшее чучело
В чернозёме твоих волос.

Зарастёшь ты травою сорной,
А во мне засверкают серпы
Перезвонами смеха полной
Перепачканной детворы.

Ваши руки пахнут первым снегом.
Ими – настежь окна отворить,
Голубей кормить засохшим хлебом,
Из ладоней раненых поить.

Протяни – перехвачу запястья!
Не дари, хотя бы одолжи
Ледяное – напоследок – счастье
В эти руки голову сложить.

Над несмятой – снег в степи – постелью
Рваные осколки зимних звёзд.
Ты осыпь мне голову метелью
Ветреных, распущенных волос.

Скрипнет половицей пол дощатый…
Ты исчезнешь тихо. Навсегда.
Я узнал: глухи и беспощадны
Русские несметные снега.

Столица
пришла
в упадок.
Племена лет,
не щадя ничего,
ворвались после долгой осады.

Награбившись вдоволь,
они
держат пир:
на челе
спят вповалку вандалы,
и на фасадах –
их грубые имена
вместо
имён
богов.
Статуи голова
срезана с мраморных плеч.
Полупьяная речь
мелких морщин
бродит эхом по залам дворца…

Нет ничего живописней
развалин лица.

Барельефы зубов
расколоты.
Копоть бровей
теперь на местах
шёлковых драпировок.
Амфоры глаз
с дождевой водой
отражают людей,
которых в помине нет.
Крики торговок
не раздаются
в безлюдных лавках ушей.