Галактион Табидзе - Стихотворения

Пусть зола, и руины, и рухнул отеческий кров.
Меч и Пламень теперь твое имя. И Пламень.
И Кровь.

Над лесом пустым проходя невысоко,
На эти снега, где живу одиноко,
Всю зиму косилось тяжелое око
Синюшного, сиднем сидящего бога.
Зима, вы глядели, как дремлющий рок.
Окружие леса — прощальный венок,
Повергнутый у алебастровых ног.
На радостях полоз визжит, как щенок.
Он тему повел, как моцартова флейта, —
Красавицу душу спасем от погонь! —
И вихрь серебристый нескромного шлейфа
Лицо обдает, будто влажный огонь.
Широко летят снеговые разливы,
Что были недвижны и так молчаливы,
И поле поет, и серебряный куст
Расцвел от дыханья неведомых уст.
Всё сказка и слезы — и только под вечер
Дымы над деревнею — будто бы свечи.
Румянами инея лик твой расцвечен
И тмится, и меркнет — далече, далече…
Далече — так вот оно, имя твое,
О родина — стужа, погоня и воля —
Равнина твоя — кто обнимет ее,
Как лес обнимает стемневшее поле?

Что мне надо, баловню, на свете?
Просто так я закидываю сети,
Я у рыбки золотой ничего не прошу —
Отпущу на волю,
Сети отрушу.

Что мне сети или хитрые удочки?
Мне довольно и глиняной дудочки,
Чтобы странница Психея
На камне морском
Расцветала голубым цветком.

А другая — лиловая — Сирена:
«Всё прекрасно, всё блаженно, всё бренно…»
И, в душе моей
Губительные сея семена,
Всё мирит и равняет она.

На краю земли, и моря, и рая
Обитаю — блаженно умираю —
И поэтому, наверно, никогда не умру.
Яхта белая кренится на ветру.

На камнях чернокожих и соленых
Я ведь тоже — лепесток — совсем зеленый!
Только лепет или клекот мне гортань холодит —
Оттого что бьется вымпел
И лепечет — и летит!

Полдень усердствует…
Даль — нараспашку.
Сотни стрекоз стрекочут окрест.
Воздух царапает, словно стекляшку,
Слаженный стрекозиный оркестр.
Полдень вином опьяняет весенним.
Розами выстлан сухой небосклон.
Этим горячим, нежным цветеньем
Облак —
пингвин белоснежный — сожжен.
Заполыхавший запад заполнен
Безукоризненной голубизной…
Стих, как бокал, подымаю за полдень,
За лазурный, звенящий зной!

Зной этой ночи нарушил мой сонный регламент.
Розами сад был укутан до самого горла.
Всюду виднелся разрушенных теней орнамент.
Море дремучее пело и камни прибрежные терло.

Медленно плыл я, и «Даланд» стоял над волною,
Словно Нарцисс, очарованный собственной тенью.
Темные лавры томили меня и влекли за собою,
Лунные лилии их стерегли в отдаленье.

Я возвращался на родину новой дорогой.
Поднят с постели, томился и хмурился малость.
Отчая кровля казалась такой бесконечно далекой.
Да и была ль она? Может быть, лишь вспоминалась?

Воспоминаний толпа вслед за мною летела.
Ленин, Москва, Петроград, Кремль… И в дрожанье и в стуке
«Даланд» волну рассекал, и Черное море кипело…
Взгляд затуманили первые слезы разлуки.

Пустыней овеяны камни нагорья.
Спускается Фазис к прохладному морю,
А Мтквари — к другому, и оба теченья
Пустыне возвышенной — вздох облегченья.

Я слышу, как плачет разбитый Мухрани,
И камни Тамар, и мертвый Гелати…
И Картли, молящая о состраданье,
О славе скорбит — об утрате…

Я помню, в горах над ветшающей Мцхета
С моею душой разговаривал ветер —
Он слышал ибера и хетта,
А времени он не заметил.

Слова, будто пламя, сносимое ветром,
Слетали порывистым метром,
Ущелие Итрии у перевала
Волчицею мне подвывало…

Но дивное солнце, четвертое в хоре,
Широко рассыпало стрелы Эрота
По всей усыпальнице отчей,
И сонная нега Средиземноморья
Туманит грузинские очи —
Я славлю беспечность народа!

Как часто я слышал: мой Джвари старинный,
Где ныне безлюдно и поло,
Звенел на скале, будто арфа Эола,
И пел, как фарфоровая окарина!