Array Антология - Вечный слушатель. Семь столетий европейской поэзии в переводах Евгения Витковского

Обвит покровом чуждым ползучих трав,
к земле припавших, — зоркая птица, глаз
твой видит черный камень — старца,
вставшего гордо над водопадом.

Он числит сумрак, но не столетия,
но не снега, не луны, не сполохи,
он скажет ястребу: останься,
лебедю скажет: лети, мой белый.

Гулко топочет
разномастное конское стадо.
Ощущаю всей кожей
наступленье поры листопада.

Можжевельник темнеет
у покосившихся прясел,
вести свои
до лета в траур окрасил.

Октябрьские лошади —
посмотри на галоп табуна!
Изморось пота
на гривах летящих видна.

Разбежится табун,
вновь сольется, соединится.
Знаю, что скоро
он станет мне сниться.

Вновь жеребцы
затеют галоп одичалый:
гнедой, каурый,
соловый, чалый.

«Начало» — слово; слог за слог,
а суть — совсем темна.
Я чувствую щетину щек
и не припомню сна.

Хлеб со сгущенкой — мой припас.
Попью и пожую.
Сосед поет. Кто там сейчас
стучится в дверь мою?

Настало время дележа
отпущенных часов.
Водопроводами визжа
день отомкнул засов.

Курится летняя дорога,
в пыли оттиснут каждый след,
и пахнет липою немного,
уже успевшей сбросить цвет.
Ворота выгона, где злится
и в прясла бьется кобылица.

Играю с полем в чет и нечет,
и гном люпиновой гряды
меня от мыслей не излечит,
коль, вылезши из борозды,
в меня пыльцою желтой кинет:
воспоминанье не отхлынет.

Я вовсе не ищу трофея —
Земля да солнце средь небес.
Чего я жду среди шалфея
в пейзаже, что давно исчез,
в том дне, затерянном в начале,
в секундах, что давно промчали?!

Проходит стадо: ряд голов,
направлены домой покорно.
Встал на колени птицелов
и ввысь глядит сквозь ветки терна.

Пастух с дубиной, деловит,
прогнал коров через распадок;
жаль, губы холодом кривит:
пусть воздух прян, да вот не сладок.

Там — всадник, дальше — батраки
ступают шагом напряженным:
им поскорей бы в кабаки
иль, даже лучше, прямо к женам.

Уйдут, и миру — грош цена.
И я пойду, следя в просторах,
как даль светла, как холодна,
и стану слушать листьев шорох,

и, желудь подобрав рукой,
класть прямо в шляпу — в кучку, в груду,
и наконец найду покой
и все, что рассказал, забуду.

Словно тучки пролетают,
только миг — и нет,
но за ними, вместе с ними
я шагаю вслед,

между дверью и доверьем
мечутся листы —
в блеске ночи воробьиной,
место, где же ты?

Место, это значит — время.
В тропках между скал,
в пригородах, на скамейках
место я искал;

я ложился спать порою
прямо в тростнике,
о, неслыханное счастье —
быть на островке!

Здесь и там: струится время —
значит, переезд.
Ни движения, ни цели —
только смена мест.

Драгоценнейший подарок
бытию в миру:
счастье выдоха и вдоха
на сыром ветру.

Поодиночке — днем, в ночи — вдвоем.
Нам кажется необычайно важным
измерить в море чистый окоем,
вести подсчет порывам ветра влажным;
отметить, как легко жужжит пчела,
насколько звезды ярче временами,
как много бед, и нежности, и зла —
все мчится мимо нас и вместе с нами.

О паводок немыслимый! Пока
мы думаем, что расставаться рано —
успеть увидеть, как из пустяка
растет незаживающая рана.
Погасшего желанья не вернуть —
на то у жизни веские причины, —
мне встретятся девичий взгляд и грудь,
тебе — покой в объятиях мужчины.

Прилив лютует: рвущейся волной
предельного подъема достигая,
он метит стену меткой кровяной,
там — позже — метка явится другая.
Поодиночке — днем, вдвоем — всю ночь
Пометки тускнут — тайный знак усталым.
Бушует время, море мчится прочь.
Вступление становится финалом.

Не от горных рейнских богов,
не от полуденной тени
их золотых подошв на песке
прячусь. Не очень стараясь,
вода и воздух слагают повесть:
плеск весла, звон струны,
женские пальцы над гладью пруда,
в башне замка — серьезный мужчина,
чье счастье — перо и бумага.