Array Антология - Вечный слушатель. Семь столетий европейской поэзии в переводах Евгения Витковского

Но взгляд и мундир Фридриха
в клинке отражались моем —
я, оловянный солдатик, рубил
воздух и повелевал барабанами.
О, эта лазурь! Мертвые смерти не знают,
не упал ни единый штандарт,
меж колосьев усатых — голова, словно в лаврах.
Колосья склонялись к следам лафетных колес,
обещая немыслимые урожаи.

Ты, страна детворы и капралов, —
ты погибнешь в единую зиму!
Король превращается в призрак щербатый
на истертом серебряном пфенниге.
Ледоход — никаких урожаев. Волки от голода
бродят возле заборов и мельниц.
Огнем, выхватившим двенадцать штандартов,
иней на ранах не растопить.
Мертвецы мертвы.

Но ты, мечтатель, все же встаешь,
при факельном свете ищешь перчатку, венец,
грудь нараспашку — о, дерзость во сне!
Вырыта принцу могила, однако пуста.
Мы все же держимся в рамках, бросая
на чаши весов наш долг неоплатный.
Лишь тебе — фанфары и слава,
и стихи, звенящие, как кираса…
Крыльями плещут драконы над полем битвы.

Облака ползут над почвой топкой,
на ветру танцует березняк.
Я иду чуть видной, узкой тропкой,
оступаюсь в воду, что ни шаг.

Гать почти сгнила поверх мочажин,
но другого не ищу пути:
жалкий дерн так безнадежно влажен,
что его спокойней обойти.

Там, в конце, быть может, брезжит что-то —
но невнятна цель и далека.
Лишь стоит стеной вокруг болота
белый частокол березняка.

В ночи прозрачной — кипарисный строй,
как некий ряд протуберанцев черных,
застыл, в подземных тиглях или горнах
рожденный темной мощью и жарой.

В лучах луны они стоят вокруг
давно забытой каменной цистерны,
лишь звездный свод — ее хранитель верный,
да бесполезно цепь свисает в люк.

Но я спокойно подойду к нему,
и цепью закреплю свою баклагу,
и зачерпну из гулкой бездны влагу,
и не спеша наружу подниму.

Обломки статуй у ступеней храма.
Лимоны. Средиземная волна.
Табун вдоль горизонта мчит упрямо.
Огромная гора, всего одна,
лазурь простора держит на весу.

Лучи светила знойны, торопливы,
спешат испить последнюю росу
из желтых роз. Высокие приливы
швыряют с солью смешанный песок
в глаза и в губы нам, простоволосым.
Чернеют пинии: вблизи лесок —
штриховка над белеющим утесом.

Оливы и миндаль. Пусть я приемлю
раздельность нашу — с горечью, с обидой:
уговори богов, сойди на землю
и мраморную пыль из легких выдуй!

Пурга — это смерть павлину, розе и солнцу,
Флейте и разговорам с самим собой,
Одиночеству, что обступает в бараках.
Быстрая смерть павлину, розе и солнцу.

Пурга — это синяя пыль вместо питья —
Пыль тишины, что хрустит на зубах,
Пыль тишины — только слышен скулеж подыхающей суки.
Пурга — это синяя пыль вместо питья.

Пурга угрожает оленям, волкам и песцам,
Которые ждут — не придут ли дожди из тайги,
Покуда железные травы звенят, как ножи,
Олени, песцы и волки боятся пурги.

Пурга — это смерть, величайшая из смертей.
Об этом событии следует дать отчет:
Ведь поезд, где зэков везут, попадает в нее,
В ледовую смерть, величайшую из смертей.

Что пропало — найдется, едва лишь растает снег.
Сорок зэков и с ними восемь конвойных солдат,
Как братья, обнявшиеся перед вступлением в смерть.
Их, конечно, отыщут, едва лишь растает снег.

Грузовые вагоны бараки рыбное хлебово
под конвоем к острогу
а шинели солдат
говорят: хлеб и труд
говорят: наказание возмездие
говорят: смерть и тундра
говорят и говорят: колючая проволока и снег и боль и
пурга и все говорят говорят.

Нечем и незачем мерить минуты в тюрьме.
Нет перемен, если нет ни труда, ни досуга;
Люди, предметы — сливаются гущей во тьме,
Черный склероз, как последняя степень недуга.
Всех-то и мыслей во мраке: не прямо ль сейчас
Смерть паутину затянет, — так будь наготове.
Месяц проходит иль год — безразлично для нас,
Если во рту ничего, кроме пота и крови.

Нечем и незачем мерить минуты в тюрьме.
Даже звериная чуткость ничем не поможет.
Дождь или ветер случайно представишь в уме —
Образ далекий в душе ничего не встревожит.
День или ночь на дворе — не всегда и поймешь,
Темень со светом сплелась, замерев и застынув.
Летнее солнце в малиннике — выдумка, ложь,
Так же, как море, так же, как гибель дельфинов.