Array Антология - Вечный слушатель. Семь столетий европейской поэзии в переводах Евгения Витковского

Где жизни подтверждение? Нигде,
Все — лишь обманный сумрак бытия,
И ложь сравнения — в ее вреде
Сомнений нет. И ощущаю я

Лишь тело, что погрязло в маете,
И ненависть души к своей мечте.

Бездействие, возвышенный удел!
Бездействую, сгорая со стыда.
Сколь сильно бы трудиться ни хотел —
Не приступаю к делу никогда.

Как лютый зверь, забравшийся в нору,
Бездействием томлюсь, оцепенев:
Впадаю в безысходную хандру
И на нее же низвергаю гнев.

Так путнику не выйти из песка,
Из ласковых, предательских зыбей:
Вотще за воздух держится рука,
Она слаба, а мысль еще слабей.

Иной судьбы не знаю искони:
Средь мертвых дел за днями длятся дни.

Людские души — те же корабли,
Скользящие по вспененным волнам.
Мы тем верней доходим до земли,
Чем больше тягот выпадает нам.

И если шторм в безумье одичал —
Грохочет сердце, наполняя грудь.
Чем с каждым часом далее отчал,
Тем ближе порт, куда нацелен путь.

Мы пожинаем знание с лихвой,
Там, где лишь смерть маячила сперва.
Нам ведомо — за бездной штормовой
Встает небес далеких синева.

Черед за малым: чтоб от слов людских
Меняли путь громады волн морских.

Родясь в ночи, до утра гибнем мы,
Один лишь мрак успев познать вполне.
Откуда же у нас, питомцев тьмы,
Берется мысль о лучезарном дне?

Да, это звезд слепые огоньки
Наводят нас на чуть заметный след,
Сквозь маску ночи смотрят их зрачки,
Сказать не в силах, что такое свет.

Зачем такую крохотную весть
Во искушенье небо нам дало?
Зачем всегда должны мы предпочесть
Большому небу — то, что так мало?

Длиннеет ночь, рассудок наш дразня,
И в темноте смутнеет образ дня.

Моя душа — еги́птян череда,
Блюдущая неведомый устав.
Кто сделал эту роспись и когда,
Сработал склеп, поставил кенотаф [21] Кенотаф — надгробие вне места захоронения. ?

Но что б ни значил этот ритуал,
Он, несомненно, вдвое старше тех,
Кто на Земле близ Господа стоял,
Кто в знанье видел величайший грех.

Я действо древнее хочу порой
Постичь сквозь вековую немоту —
Но вижу лишь людей застывший строй
И смысла ни на миг не обрету.

И память столь же бесполезна мне,
Как лицезренье фрески на стене.

Шипит волна, в пути меняя цвет,
Чтоб пеной стать и на песке осесть.
Не может быть, чтоб это не был бред,
Но где-то есть же то, что все же есть!

Лазурь — и в глубине и в вышине, —
Которую в душе боготворим, —
Лишь странный образ, явленный извне:
Он невозможен, потому что зрим.

Хоть жаль почесть реальностью пустой
Весь этот яркий, грубо-вещный сон,
Я пью мечту — магический настой:
Пусть к истине меня приблизит он.

И отметаю, горечь затая,
Всеобщий сон людского бытия.

Я старше времени во много раз,
Взрослей во много раз, чем мир земной.
Я позабыл о родине сейчас,
Но родина по-прежнему со мной.

Как часто посреди земных забот
И суеты — случайно, на бегу
Передо мною образ предстает
Страны, которой вспомнить не могу.

Мечты ребячьей свет и тяжкий груз,
Его не отмету, покуда жив:
Все обретает струй летейских вкус,
И целый мир становится фальшив.

Надежды нет, меня объемлет мрак —
Но что, как не надежда, мой маяк?

«Истаяло магическое слово,
Развеяно могущество Богини.
Молитва снова прочтена и снова,
Чтоб кануть в пропасть ветреного гула.
Ответа нет ни в небе, ни в пучине,
Ко мне лишь ветер прилетает ныне.
В завороженном мире все устало.

Скудеют мощью древние заклятья,
А ведь когда-то чарой, наговором
Умела без усилья разбивать я
Природной формы косные оковы, —
Я видела немало фей, которым
Повелевала голосом и взором,
И лес в восторге обновлял покровы.