Array Антология - Вечный слушатель. Семь столетий европейской поэзии в переводах Евгения Витковского

Сладчайшего томленья тяжкой чарой
Терзаюсь я в далекой стороне, —
Когда бы ведать, что и ты — в огне,
И что ко мне пылаешь страстью старой!

Но знаю, знаю, все — наоборот;
Покуда я сошел с любовной сцены,
Другой украл дары твоих щедрот!

Сколь высоки у обольщений цены:
И мне в прозренье страшном предстает
Видение неведомой измены.

Элмано, что ты делаешь? Постой,
Жертрурией свой взор еще порадуй!
Иль ты за некой большею наградой
Стремишься в край чужой, необжитой?

Ты нравом — тигр, коль скоро красотой
Не обольщен, вернейшею привадой:
О, к тежуанке низойди с пощадой!
Элмано, что ты делаешь? Постой!

Твой путь, безумец, бури обозначат,
Ждет Адамастор, странников губя,
Эриннии, чудовища маячат.

Жертрурия прощается, любя…
Смотри, жестокий, как хариты плачут
В ее глазах, глядящих на тебя!

Волна морская нас несет упруго
Из пропасти под самый небосвод,
Покуда с Аквилоном бьется Нот,
И громом их борьбы полна округа;

Душа — во власти горького недуга:
Без промаха кинжал разлуки бьет, —
Так ястреб зорко цели свой налет —
И гибнет голубь, слабая пичуга;

В слепой любви, не ведая стыда,
Бросаю крик души неосторожно
В простор, где слиты небо и вода.

Но всякое желание — ничтожно.
Жертрурия, я все стерплю, когда
С тобою встреча все еще возможна.

Отец, и Дух, и Сын, в одном — все трое,
Кем из безвидной тьмы сотворены
И злато Солнца, и сребро Луны,
И мир живой в его разумном строе;

Ты, зиждущий небесные устои,
Пред коим все в ничтожестве равны,
Ты, зрящий до последней глубины
Движенье мирозданья непростое;

Ты властен вызвать ураганный шквал,
Тайфун, исполненный великой яри —
И поразить его же наповал.

Творец — воистину спаситель твари,
Ты повелел — и шторм отбушевал:
Ты никого не предал адской каре.

Над Мандови рыдал я, проклиная
Судьбу, меня приведшую туда:
Певец Коринны в древние года
Томился так на берегу Дуная.

Но, вместе с клеветою возрастая,
За мною по пятам гналась беда:
Тайфуны и недобрая звезда
Забросили меня в моря Китая.

Меня язвила злобная змея,
Я разве что не рухнул на колени,
Гиганту Мыса противостоя,

Скитался в диких дебрях — тем не мене,
Сподоблюсь горшей доли, если я,
Жертрурия, узнаю об измене!

Жертрурия, под властью волшебства
Вздыхаю ныне я, изнемогая;
Столь чистая душою, столь благая,
Ты ласков была со мной сперва;

Амур — о, нет жесточе божества! —
Твердит меж тем, что ты совсем другая,
В мой бедный слух безжалостно вторгая
Жестокие и резкие слова:

«Коль радости мои тебе не внове,
Коль счастьем ты опился, как в бреду,
И не́ктаром смягчил пыланье крови —

Не жаждай новых встреч, не кличь беду.
Несчастный, сетуй о былой любови,
Хули, несчастный, горькую звезду».

Луна-пастушка на простор небесный
Выводит звезды, как заведено:
Безумный Алкмеон давным-давно
В такую ночь спасался тьмой древесной.

Меня снедает ужас повсеместный,
И от него сокрыться не дано:
На ком лежит преступное пятно,
Тому весь мир тюрьмой предстанет тесной.

Спасенье — мрак… Но нет! В моем мозгу
Уже лучи Рассвета засквозили:
Я никуда от них не убегу!

О, где, Судьба, сияющих воскрылий
Я наконец не созерцать смогу?
Не отвечай — я знаю, что в могиле.

Тот, кто Судьбою много раз пригрет,
Ужель не возомнит, что жизнь — приятна,
И, будто Нестор новый, вероятно,
Восхочет жить хотя бы триста лет.

Однако я, изведав столько бед,
Давно постиг, что бытие превратно,
Я жажду тьмы, и мне давно понятно:
Пристанища верней могилы нет.