Сергей Сорока - Стихи

а останется в старом тоннеле
в темноте неизведанных мест,
как Поэта-изгоя протест.
Разновидностью дикой в апреле.

Всё пройдёт, но останется случай
в неизведанном «поле чудес»,
где когда-то печально воскрес
независимо-смелый, везучий,

но правдивый в изгнании века
за эпохой невежества, зла,
где позёмка кроваво мела,
заметая любовь человека.

Повторялось опять – за Россию
пострадали солдаты войны,
что погибли за гибель страны,
вседержавностью вмиг обессилев.

Я люблю и такую Россию
с безнадёгою будущих лет,
где запретов на подлости нет,
где ещё не родился Мессия.

Всё возможно же, конечно,
нет печали, нет тоски.
Но все радости конечны,
бесконечные пески,
что поют в печали грустной
в неизвестности земной,
вероятно, жизнь – искусство
понимать, что за спиной
остаются лишь дороги,
что не пройдены тобой,
и не познаны тревоги.
Предстоящею борьбой
не дополнены скрижали
однозначностью степной,
где тропинки разбежались
и остались за спиной
безответственного счастья —
созерцать закаты дней.
И куда-то с ходу мчаться,
и пришпоривать коней
в беспределе невезенья
за осенней тишиной,
там, за грустью озаренья
стать всемирною виной
неизведанности грусти.
Сквозь печальный бурелом
прискакать на берег устья
и наполнить свой шелом
одичанием весенним
под печальный всхлип сосны.
Издавая стон сомненья,
ждать с беспечностью весны.

Замашет белым покрывалом
весной спешащая метель.
И вдруг обрушится обвалом,
заплачет звончатый апрель.
Он рассмеётся льдисто звонко,
покроет лужи серебром
под ним ручьями чисто бойко
весь снег расплавит… Ухнет гром
и грянет, радугой сверкая,
вновь дождиком польёт снега.
Своею силушкой играя,
вода затопит берега.
Прозрачной свежестью весенней
заполнит небо синевой.
И пролетит в одно мгновенье
в метельной пляске вихревой.
Опять свирепствуют метели,
и засыпают нас снега.
Застыли, падая, капели,
и только оттепель слегка
всё спрятала под снежный иней,
и снова с неба круговерть,
а по реке красиво-синей,
срывая, обнажает твердь —
поплыли, закружились льдины,
иголки-крошево звенят.
Уже дошло до середины,
где льдины пятятся назад.

Прости меня, мой друг печали,
я вновь себя не узнаю —
стою один вот на причале…
…купает в зеркале зарю
река тишайшая, в закате
со звоном без вуали звёзд
пыхтит, скребётся где-то катер,
вонзается, как будто гвоздь,
мне в Душу. Перепуган что ли?!
Я вакханалией в стране,
где снова падают отёлы,
где скучно, грустно, люди, мне.
А катер движется, скребётся
и режет сонную волну.
Откуда грусть во мне берётся? ─
Я никого в том не виню.

Какая слава?! – так – забава! —
не всем понятная игра.
Жюри – весёлая застава.
Как будто свет скупой от бра.
Их мнение прольётся тускло.
Быть может, высветит скандал.
На всё глядят безмерно узко,
показывают свой оскал.
Волнение уже неважно,
когда предвидится финал.
И вариант стихов бумажный,
и стоимость не номинал,
а средняя по странной сути
В осенней памяти листа.
В лесу опять играют лютни.
Звучит не песня, пустота
свисает с веток, беспокойство
и золочёная тоска.
Наверно, истинное свойство,
косить, как ветр, под дурака
с дождём из линий перламутра
в застывшей памяти лесной
неоскандаленного утра
с разбушевавшейся весной.
Придёт ли слава в ночь облавы
на лесосеке за рекой,
где порубы и повалы,
в Душе весенний непокой.

Ходить пешком почаще надо,
не по руинам городов.
Стоит железная ограда
и куча разных маячков.
Снимают всюду и повсюду
нам фотографий не дают.
Продолжить начатое надо,
но донимает неуют.
Я словно не в своей тарелке
вернулся будто бы с луны.
О, как же мы бываем мелки
в сравненье с теми, кто с войны
приходит жив, вероятно,
в бою их пощадила смерть.
И нам становится понятно,
что не спасает круговерть,
почёт и почести, однако
по улице идёт весна,
и в поле трудится вновь трактор,
и вновь закончилась война.
Опять победа над врагами,
гремят фанфары, бьют в набат,
и ходят снова все кругами,
лежит в земле сырой солдат.