Махну, подумавши, рукой:
довольно бредней, —
не я единственный такой,
не я последний.
Добро ль, чтоб голос мой гремел,
была б охота,
а вкалывал бы, например,
безмолвный кто-то?
Всему живому друг и брат
под русским небом,
я лучше у церковных врат —
за нищим хлебом.
Пускай стихам моим пропасть,
без славы ляснув, —
зато, веселым, что им власть
мирских соблазнов?
О, что им, вольным, взор тупой,
корысть и похоть,
тщеславье тех, кто нас с тобой
берет под ноготь?
Моя безвестная родня,
простые души,
не отнимайте у меня
нужды и стужи.
В полдневный жар, в полночный мрак,
строкой звуча в них,
я никому из вас не враг
и не начальник.
Чердак поэта — чем не рай?
Монтень да тюлька.
Еще, пожалуйста, сыграй,
моя свистулька.
Россия — это не моря,
леса, долины.
С ее душой душа моя
неразделимы.
1965
* * *
Колокола голубизне
{90} 90 «Колокола голубизне…». Печ. по: М60. С. 169. Впервые: К89. С. 35 (датируется по ВСП). Фарисеи — религиозные фанатики, самая влиятельная во времена Христа прослойка иудеев; духовная атмосфера в СССР порой казалась зловещей карикатурой на события далекого прошлого (ср. строки Пастернака в ст-и «Гамлет»: «Я один, все тонет в фарисействе. / Жизнь прожить — не поле перейти»).
рокочут медленную кару,
пойду по желтому пожару,
на жизнь пожалуюсь весне.
Тебя поносят фарисеи,
а ты и пикнуть не посмей.
Пойду пожалуюсь весне,
озябну зябликом в росе я.
Часы веселья так скупы,
так вечно косное и злое,
как будто все в меня весною
вонзает пышные шипы.
Я, как бессонница, духовен
и беззащитен, как во сне.
Пойду пожалуюсь весне
на то, что холод не уходит.
1965
* * *
Я по тебе грущу, духовность
{91} 91 «Я по тебе грущу, духовность…». Печ. по: М60. С. 177. Мандельштам О. Э. (1891–1938) — великий русский поэт; для свободомыслящей интеллигенции — символ человеческого достоинства в тоталитарную эпоху. …я весь добра и света весть… — Аллюзия к строке Блока «Он весь — дитя добра и света» («О, я хочу безумно жить…»).
,
не робот я и не злодей,
тебе ж, духовность, охо-хо в нас,
и ты уходишь из людей.
Весь Божий свет сегодня свихнут,
и в нем поэзия одна,
как утешение и выход,
слепому времени дана.
Да не разнюхает начальник,
а и, разнюхав, не поймет,
о чем очей ее печальных
над повседневностью полет!
Эй, кто не свиньи и не волки,
кто держит небо на плечах,
давайте выпьем рюмку водки
за землю в травах и лучах,
за моря плеск и счет кукушкин,
за человеческую честь,
за то, что есть у сирых Пушкин
и Мандельштам у кротких есть!
Се аз храню на свете белом
свободных лириков союз,
не покорюсь грядущим бедам,
грядущей лжи не убоюсь.
Берите впрок мои тетрадки:
я весь добра и света весть,
не потому, что все в порядке,
а потому, что в мире есть
ПОЭЗИЯ.
<1965>
* * *
Про то, что сердце, как в снегу
{92} 92 «Про то, что сердце, как в снегу…». Печ. по: М60. С. 171 (датируется по ВСП).
,
в тоски таинственном настое,
как Маяковский, не смогу,
а под Есенина не стоит.
Когда б вмешательством твоим
я был от горшего избавлен,
про все, что на сердце таим,
я б написал, как Чичибабин.
Да вот беда и канитель:
его нет дома, он в отлучке,
дверь заперта, пуста постель,
и жар-перо ржавеет в ручке.
1965
* * *
Есть поселок в Крыму. Называется он Кацивели
{93} 93 «Есть поселок в Крыму. Называется он Кацивели…». Печ. по: М60. С. 182. Впервые: К89. С. 29 (датируется по ВСП).
.
Среди сосен и скал там нам было на все начихать.
Там у синего моря цветы на камнях розовели
и дремалось цветам под языческий цокот цикад.
Мы забыли беду, мы махнули рукой на заботы,
мы сказали нужде: «Подожди-ка нас дома, нужда!»
Дома ссорились мы. Я тебе говорил: «Ну чего ты?»
И в глаза целовал, и добра ниоткуда не ждал.
Так уж вышло у нас. Ничего мы с тобой не сумели.
Я дымлю табаком, надо мной воздушок сине-сиз.
Есть поселок в Крыму. Называется он Кацивели.
Там мы рвали кизил и ходили пешком в Симеиз.
Бесшабашное солнце плыло в галактических высях
над просоленной галькой — обломышем древних пород…
Я от кривды устал, я от горнего голода высох,
не смеются глаза, и улыбкой не красится рот.
Читать дальше