Вспомню боль тех лихих годин.
И от имени всех живых
Помолчу, погрущу один.
Сколько минуло долгих лет,
А пришел вот – та же боль…
И торопятся ей вослед
Первый взрыв и последний бой.
Песни тихие у огня,
Смех у гибели на краю.
Память, слышишь? Веди меня
В партизанскую быль мою.
…Во тьме попыхивают костры
Все медленней и слабей.
По соснам мечутся топоры,
Падает снег с ветвей.
Это ребята мудрят шалаш
Для вьюжных седых ночей.
В нем небогатый запасец наш
Оружия и харчей.
А ночь партизанская коротка.
Зябка, как «нагана» гладь.
Только прильнула к руке щека, —
Смотришь, – пора вставать.
У теплых землянок не спит боец.
Встречает скупой рассвет.
Он охраняет здесь сто сердец,
Равных которым нет.
Сто сердец и две сотни рук,
Что Родине отданы.
Но тишина разломилась вдруг.
Криком ворвалась в сны.
Удар… И кончено… Но уже
Стрельба началась в лесу.
Граната грохнула в шалаше,
Как будто бы гром в грозу,
Все осветила на миг она.
И ночь, что скрывала лес,
Черных теней была полна
С автоматами наперевес.
Все стало ясно – враги кругом.
Кольцом окружают лес…
«Ребята, давай за мной,
Напролом…» —
Гремит командиров бас.
И кто-то крикнул:
«На Старый Чал!
Через кусты – вперед!»
На голос, что молодо прозвучал,
Накинулся пулемет.
А ночь – на счастье —
Темным-темна.
Не виден чужой приклад.
И Яшка сказал:
«Ну, теперь хана…» —
И бросил связку гранат
Туда, где лаялся пулемет…
И смолк его злобный стук.
И лес, пропустив партизан вперед,
Сомкнулся за нами вдруг.
Сомкнулся…
Иль так показалось мне.
Сомкнулся глухой стеной.
Немцы остались на той стороне
Незримой стены лесной.
И вдруг мы услышали на тропе
Того ж пулемета град.
Яшка ругнулся: «А чтоб тебе…
Очухался, видно, гад…»
Но чуть прислушавшись, закричал:
«Братцы, да это наш!»
А пулемет все стучал и стучал.
И Яшка сказал: «Шабаш…
Постой-ка…»
И вмиг исчез за сосной…
Он видеть уже не мог,
Как выстрел подмял
Сугроб подо мной
И кровью его обжег…
…Встал командир.
Через плечо
Смотрит ребятам вслед:
«Нету Зиматовой, Яши нет.
И нет пятерых еще…»
«Кто-то предал, – стучит в мозгу, —
Хотел весь отряд под нож.
Дорогу в ночи показал врагу.
Кто же он? Кто же? Кто ж?»
Рядом в шепоте бьется речь
О тех же, о семерых…
«Раз не сумели друзей сберечь,
Так будем же мстить за них…»
А пулемет все стучит во тьму,
Так вот он «стены» секрет.
Теперь мы поняли —
Почему
Враги не пошли нам вслед.
Вставал впереди в крови и дыму
Зимний глухой рассвет.
Есть на войне разлуки
Нежданные, от которых
К винтовке тянутся руки,
Мурашки бегут за ворот.
Вот так мы расстались с друзьями,
Не попрощавшись даже..
А сердце – оно не камень,
Забыть ему не прикажешь.
Грустит оно об одном лишь,
И мысли ползут гурьбою:
«Ты помнишь, ты помнишь, помнишь,
Кто нас заслонил собою?»
Идем мы грозы мрачней,
И думает думу каждый:
«Уж лучше погибнуть дважды,
Чем раз потерять друзей…»
И нет мне в пути покоя
От мыслей и от обид…
А рана над сердцем ноет
И сердце под ней болит.
Мне плохо – я дважды ранен —
Железом и горем злым…
Ты слышишь нас, Паня, Паня?
Откликнись друзьям своим.
В чужом полушубке драном,
Похожая на ребят,
Сестренкой она была нам,
Вернее, была как брат.
Как самый близкий товарищ.
Такой же, как мы, солдат..
В ней девушку выдавал лишь
С лукавинкой быстрый взгляд.
Да голос… Румянец вешний,
Да слезы в рукав порой,
Когда у могилы свежей
Сутулился молча строй…
Я помню – как вечерами
Иль выбрав минутку днем,
В Зубцов она письма маме
Писала, прикрыв локтем,
И после, их в сумку спрятав,
Опять улыбалась нам.
Шутили над ней ребята,
Мол, Паня строчит роман.
А Паня скучала очень,
Что писем из дома нет…
Однажды сказала:
«Хочешь
Открою тебе секрет?
Как только прогоним фрицев,
Все письма на почту сдам.
Вот мамочка удивится,
Когда их получит там…
Но как-то зайдя погреться,
В землянку, услышал я:
«В Зубцове лютуют немцы.
Там мать, говорят, твоя?»
И каждый с такой же болью
Вспомнил семью и дом.
Оставшихся там в неволе
Один на один с врагом.
Мы долго потом у Чала
Ждали тех, семерых.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу